К десяти часам утра, когда согласно расписанию «Пеликан» должен был покинуть Балтийск и направиться на запад, в сторону пролива Ла-Манш, на палубе собралась почти вся команда, за исключением капитана, штурмана, мотористов и кока, занятых выполнением своих основных обязанностей. Кок домывал посуду после завтрака, мотористы запускали и прогревали дизель, а капитан вместе со штурманом находились в штурманской рубке. Наконец двое матросов отдали швартовы, за кормой судна вскипел зелено-коричневый бурун, с обильными пятнами мазута воды, и научно-исследовательский корабль «Пеликан» под радостные и возбужденные голоса пассажиров отошел от плавучей пристани самой крупной военной базы Балтийского флота.
Мотористы поддали газку, и мощная дизельная машина раскрутила кормовой винт почти до максимальных оборотов. Ветер был весьма умеренным, небо продолжало проясняться, вокруг расстилалась безбрежная морская даль — волны, отливающие всеми дветами радуги, уже не казавшиеся мутными, как чернила. Прямо над палубной надстройкой кружили крикливые чайки, изредка «бомбардируя» плечи зазевавшегося на палубе пассажира. Оранжевый батискаф, укрытый до поры до времени брезентовым чехлом, словно стальной осьминог возвышался на кормовой части «Пеликана» и терпеливо ждал своего часа.
Глава одиннадцатая
Как и было намечено, «Пеликан» бросил якорь в южной части Бермудского треугольника, в том месте, где, по преданию, затонула несколько миллионов лет назад великая цивилизация Атлантиды. Якорь уткнулся в песчаное дно на глубине около пятидесяти пяти метров, и это было самое мелководное место в радиусе многих десятков миль. Проведенная эхограмма показала, что прямо под кораблем, на дне, находится какой-то предмет весьма внушительных размеров. Это вполне мог быть просто скалистый риф, но, что так же не менее вероятно, предмет мог являться и затонувшим много лет назад кораблем.
«Пеликан» прибыл на место в половине одиннадцатого вечера, когда крутом была полная темнота, если не считать зависшей над головой белой луны и миллионов мерцающих далеким голубоватым светом звёзд.
Прохоров и Наташа, прижавшись друг к другу, смотрели на серебряную звездную россыпь у них над головами. Легкий ночной ветер с запахом водорослей Саргассова моря трепал их волосы, проникал в легкие, а колышущийся на ребристой поверхности океана свет полной луны вызывал удивительные фантазии и грезы. В этот момент Прохорову вдруг захотелось рассказать Наташе все, чем он так долго не мог поделиться ни с одним человеком в мире. Он неожиданно почувствовал, как бетонная плотина, возведенная им внутри себя два года назад, в день похищения Дашеньки, дала течь и со стремительной скоростью начала крошиться и рушиться! Он не мог больше сдерживать себя, он должен был выговориться, вывернуть наизнанку душу, ослабить тот тутой узел, что душил его каждый день, каждый час, каждую минуту.
— Наташа, я должен тебе кое-что рассказать… — начал Прохоров, но слова вдруг застряли у него в глотке, как будто прилипли к густо вымазанному черным дегтем языку. Вадим только беспомощно открывал рот, не в силах произнести больше ни слова.
Каким-то шестым чувством Прохоров внезапно ощутил близкое присутствие опасности. Чисто машинально он перегнулся через предохранительное заграждение, вглядываясь в почти непроглядную черноту расположенной в восьми метрах внизу палубы. Прямо под ними, облокотившись на металлический борт корабля, стоял и курил радист. Несомненно, он слышал каждое их слово. И услышал бы гораздо больше, если бы не животный страх, неожиданно охвативший Вадима. В это мгновение Прохоров почувствовал себя так, будто на полной скорости мчавшийся товарный состав, под завязку груженный тротилом, вдруг прямо перед ним, прикованным к бетонной стене, круто свернул и помчался дальше по другой, параллельно проложенной колее.
— Ты что-то сказал? — Наташа отвлеклась от созерцания ночного океана и взглянула на Прохорова. Он только покачал головой.
— Если я ещё раз скажу, что люблю тебя больше всех на свете, ты поверишь? — Вадим снова прижал ее к себе и нежно поцеловал в лоб, с трудом переводя дыхание и с ужасом думая о возможных последствиях его едва не прозвучавшей исповеди. Он знал, что больше никогда уже не сможет решиться на нечто подобное. Никогда.
— Может, пойдём в каюту, а то что-то прохладно? — Наташа слегка прищурилась, и в её смотрящих на Прохорова глазах отразились две большие белые луны. Вряд ли она замерзла. Температура была выше двадцати градусов. Впрочем, Вадим уже успел достаточно хорошо изучить Наташин характер, чтобы безошибочно разбираться в её желаниях. Сегодня ночью они, безусловно, совпадали с его собственными. Главное — это поплотнее закрыть иллюминатор…
* * *
На следующее утро было назначено первое погружение батискафа, имеющее целью установку на разных глубинах в радиусе ста метров звуковых приёмопередатчиков для записи переговоров дельфинов.
К моменту его спуска на палубе судна собрались все участники экспедиции. Мощная грузовая стрела сняла аппарат с места его крепления на корме и медленно, стараясь не раскачивать из стороны в сторону, перенесла за борт судна. Лебедка, сантиметр за сантиметром, стравливала стальной пятидесятимиллиметровый трос, опуская аппарат к поверхности океана. Наконец он коснулся воды, погрузился в нее на треть, на какое-то время замер, а затем, когда включился направленный вертикально вверх прожектор, а вместе с ним и еще два — спереди и сзади, начал со скоростью шесть метров в минуту погружаться на дно.
Прохоров включил первую видеокамеру, передающую изображение на корабль, где оно автоматически записывалось на кассету, оценил внутреннее освещение батискафа в виде одинокой желтой лампочки возле расположенного вверху люка, а потом, так же как Славгородский, прильнул к толстому прозрачному плексигласу, вместо обычного стекла перекрывающему отверстие иллюминатора.
Маленькие пузырьки воздуха поднимались вверх, к месту, откуда только что начал свое погружение «Кит» (так команда называла батискаф). Спустя пару минут появились рыбы, очень смахивающие на стаю мелких пресноводных окуней — такие же полосатые и колючие, только несколько другой цветовой окраски. Наружный микрофон уловил далекий крик дельфина…
— Вы не спускались раньше под воду? — неожиданно спросил Сергей, переключив аппарат поглощения углекислого газа на максимальную мощность. — Хотя бы с аквалангом? — неизвестно, к кому из учёных он обращался. Наверное, к обоим сразу.
— Я — нет, — сразу ответил профессор, не отрываясь от круглого иллюминатора. — Никогда. Но мне нравится.
— А мне приходилось плавать с аквалангом и даже заниматься подводной охотой. На Волге, возле Саратова. Могу даже сказать, что получал от этого удовольствие. Кстати, «мокрый» комбинезон и кислородные баллоны у меня дома в целости и сохранности. Может, слетаем по-быстрому? — Прохоров чувствовал себя просто великолепно.
— Как-нибудь в другой раз, — усмехнулся шутке Вадима штурман и перевел свет переднего прожектора на несколько градусов ниже,
Тотчас в его фокусе появилась отвратительная, вытянутая, как у угря, и зубастая, как у щуки, рыбья морда. Ее маленькие злые глаза-пуговицы без какого-либо страха смотрели на незнакомый предмет, неожиданно спустившийся откуда-то сверху, да еще ослепляющий обитательницу сумрачных глубин ярким светом прожектора. Тварь, ни капли не стесняясь, вынырнула из темноты и вплотную приблизилась к иллюминатору, с любопытством заглядывая внутрь. Цвет ее бесчешуйчатой шкуры был темно-коричневым, с редкими желтыми точками в районе живота. Змеевидное тело, острые, подобные отточенным гвоздям, зубы. Такая «гадюка» могла запросто оторвать руку, если бы кто-нибудь решился прикоснуться к ней. Но ни одному из находящихся в батискафе мужчин эта идея как-то не пришла в голову.
— Мурена. — Сергей легонько щёлкнул указательным пальцем по плексигласу, на что змеевидная тварь сразу же ответила судорожным броском и смыканием открытой пасти. Она явно не имела ничего против, чтобы позавтракать пальцем штурмана, но, ударившись мордой о стекло иллюминатора, вынуждена была сконфуженно ретироваться.
«Кит» продолжал опускаться, слегка покачиваясь и ощетинившись тремя яркими белыми лучами. Красная стрелка на приборе глубины заблудилась где-то между цифрами тридцать и сорок. Солнечный свет, такой яркий над зеленой поверхностью океана, почти не проникал в эти мрачные глубины. То и дело мимо иллюминаторов проплывали диковинные рыбы, раскрашенные преимущественно в темные тона, похожие на сгусток плазмы полупрозрачные медузы и целые колонии океанического планктона — любимого и единственного лакомства китов, огромных, но совершенно безобидных для остальных водных обитателей. Прохоров всегда удивлялся, как такое гигантское, животное может питаться почти невесомыми простейшими организмами, не способными даже самостоятельно передвигаться.
