Плотогоны, широко раскрыв рты, наблюдали, как смуглый юноша невероятным прыжком пронесся над водной рябью и оказался на их связке, перекатился по бревнам, изящно встал, сдернул с головы бархатную шапочку.
— Простите… меня… за вторжение… добрые люди! — с трудом переводя дыхание, сказал Феликс, лег на толстое бревно, оглянулся. Никто за ним, похоже, не гнался. Никому не было до него дела, и это, как нельзя лучше, устраивало молодого ван Бролина. Правда, оставалось еще уладить дело с плотогонами, двое из которых настороженно подбирались к нему, вооруженные баграми. Пока они оказались рядом с ним, Феликс успел отдышаться. На всякий случай, он положил руку на эфес кинжала и откинул плащ, чтобы не вводить в соблазн этих людей своей беззащитностью.
— Вы видели, что творится в деревне? — Феликс обратился к старшему из двоих.
— Как ты прыгнул так далеко? — недоверчиво спросил плотогон, поигрывая своим оружием со стальным крюком на конце.
— Эх, друг мой, — сказал Феликс, небрежно махнув свободной рукой, — человек в мгновение смертельной опасности открывает в себе такие силы, о которых он и помыслить прежде не мог.
— Мы тебя сюда не звали, — сказал второй плотогон. — Убирайся на берег, или плати!
— Это справедливо, — кивнул Феликс, стараясь придать своему голосу интонации Иоханна де Тилли, когда тот распоряжался крестьянскими детьми. — Кто у вас тут старший? Уверен, мы договоримся.
* * *
— Сын мой, лучше тебе будет не запираться во лжи, а чистосердечно признать вину, — говорил Бертрам Рош, ныне замещающий председателя трибунала инквизиции.
— Это навет, святой отец, я ничего ей не сделал! — приходской священник яростно пытался отрицать свои связи с духовными дочерями, понимая, что в монастыре, куда его отправят на покаяние, не то что женщин, но и жизни никакой не будет, а лишь хлеб, вода и молитвы.
— Не заставляй меня переходить к допросу с пристрастием! — давил компаньон, стараясь придать голосу грозные интонации. — В конце концов, ты признаешься во всем, только это будет уже, когда здоровья у тебя останется на пару вздохов.
— Плоть слаба, — с мольбой прошептал арестованный, и нотариус начал скрипеть пером, заполняя протокол допроса. — Я нарушил свой обет перед святой матерью нашей Римской церковью. Могу ли я рассчитывать на снисхождение, отец-инквизитор?
— Господь наш прощал, и заповедал нам быть милосердными, — мягко сказал Бертрам. — Только не утаивай греховных дел, расскажи все подробно.
Женщина, которую похотливый попик склонял к плотскому греху, сидела в кордегардии замка Стэн вместе со стражниками, смущая их своей молодостью и красотой. Бертрам думал привлечь ее для свидетельства обвинения, но, после того, как прелюбодей решил заговорить, нужда в этом отпала. После окончания допроса компаньон попросил нотариуса перечитать показания и, закончив дела, поднялся по ступенькам. Он приказал отпустить женщину, поблагодарил ее и некоторое время глядел ей вслед — уж больно соблазнительно колыхалась юбка на ее широких бедрах. Пожалуй, Кунц Гакке, охочий до женского пола, не расстался бы легко с такой одаренной свидетельницей. Сам Бертрам Рош предпочитал дамскому обществу компанию кувшина или бочонка с вином. Напиваясь, он нередко переходил на латынь и, бывало, общался часами со студентами, учеными мужами и клириками, имевшими склонность к возлияниям в кабаках и трактирах. Живя в Антверпене уже второй год, отец Бертрам ходил в «Говорящего фазана» или «Под Святым Якобом», где, как правило, встречал одних и тех же людей. Но сегодня случай свел его с юным студентом Левенского университета, с которым было занимательно обсудить богословские догмы и поупражнять интеллект схоластическим спором.
Как ни был пьян отец Бертрам, он понял, что собеседник повторяет в разговоре некоторые тезисы виттенбергского ересиарха,[29] и по-дружески предостерег студента от ереси.
— Право же, — не смутился молодой человек, — это имело бы смысл, если бы рядом со мной находился инквизитор. — Он подмигнул компаньону и продолжил: — А в приятельском споре люди частенько не считаются с догмами, поскольку живость человеческой мысли всегда пытается найти выход из рамок, установленных предшественниками.
— А если бы случилось так, что собеседник, в самом деле, посвятил многотрудную жизнь служению Святому Официуму? — с лукавой улыбкой вопросил инквизитор.
— Навряд ли по доброй воле я стал бы разговаривать с таким, — отозвался студент, подливая им обоим в оловянные чаши из кувшина с бургундским. — Ибо всякий в Нижних Землях знает, что инквизиция виновна в преступлениях, отвративших народ от империи Габсбургов.
— Это не так, — мягко сказал Бертрам, — фламандец по языку и крови, император Карл, учредил священные трибуналы в Семнадцати провинциях пятьдесят лет назад. Вдумайся, сын мой — полвека никто слова не молвил против, а лишь в последние восемь лет народ возроптал. Уверяю тебя — это не имеет отношения к инквизиции.
— Я пошутил, святой отец, — рассмеялся студент. — Одно время мне даже хотелось посвятить себя служению на этом достойном поприще. Удержало лишь сомнение в готовности моей следовать целибату. — Он снова подлил из кувшина в чашу отца Бертрама. — Любопытно было бы узнать ваше мнение по поводу причин восстания. Люди склонны обвинять именно инквизицию.
— Возможно, из-за того, что многие несправедливы к ней. А ведь Святой Официум, главою которого были великие мужи Томас де Торквемада и Фернандо Вальдес, архиепископ Севильский, заботился лишь о том, чтобы христианские души спасаемы были от козней лукавого. Человеческая природа такова, что постоянно терзаема соблазнами духа и плоти. Церковь указывает людям прямой мост над бездной, ведущий к спасению, а инквизиция представляет собой лишь перила на этом мосту. Я служу Святому Официуму уже двадцать лет, и нимало не сожалею об этом.
— Перила, — задумчиво повторил студент. — Перила обычно немногословны, и редко слышал я, чтобы они кого-то обвиняли. Не расскажете ли о каких-нибудь громких делах последнего времени, чтобы я мог составить мнение о работе вашего почтенного ведомства.
— Заинтересует вас колдовство? — спросил Бертрам. — Или разоблаченный алхимик, изготовлявший яды?
— Говорят, в этом слывут знатоками итальянцы.
— Слухи, сын мой, всего лишь слухи, — махнул рукой инквизитор. — Что знает большинство простолюдинов? Итальянских Борджа, да французскую королеву родом из Флоренции, Екатерину Медичи, якобы травивших своих родственников и врагов. Если Италия считается родиной фехтовального искусства, означает ли это, что в других странах никто не умеет фехтовать?
— Это означает, что в искусстве изготовления ядов итальянцы первенствуют, — кивнул студент, — но вовсе не говорит о том, что они единственные. Продолжайте, святой отец, это интересно.
— Изобличенный нами алхимик был родом из германских земель, что не мешало ему производить вполне убийственные зелья, — Бертрам разлил остатки вина и, подозвав трактирную служанку, жестом велел ей принести полный кувшин взамен пустого. — К нему обращались по знакомству жены, желающие избавиться от мужей, и мужья, которым надоели жены. Прежде, чем в наш трибунал поступил донос, негодяй успел отправить на тот свет более двадцати ни в чем не повинных людей.
— Не могу сказать, что это было так уж умно с его стороны, — сказал студент. — Понятно ведь было, что рано или поздно кто-нибудь заподозрит отравление, и подозрение упадет на него, связанного с супругами жертв. Сколько хоть он брал за отраву?
— Это зависело от состоятельности заказчика, — ответил инквизитор. — Но мне нравится deductio, с которой вы, юноша, делаете правильные умозаключения. Пожалуй, в вашем лице Святой Официум приобрел бы толкового следователя. Поверьте, такие нам нужны.
— Благодарю, святой отец, — скромно улыбнулся юноша. — А что за громкое дело было недавно связано с именем Амброзии ван Бролин, вдовы, совсем недавно содержавшей кофейню неподалеку отсюда? Помнится, я захаживал в это заведение еще до поступления в университет, движимый любопытством. Напиток был сладкий и горький одновременно, а хозяйка поразила меня необычной красотой. Я никогда не знал имени той женщины, и лишь по случайности услышал его теперь от своего дяди, служителя магистрата.
Бертрам Рош поскучнел и вновь налил себе вина из принесенного служанкой кувшина. Оловянный кубок студента еще не был пуст.
— Не все следствия, которые ведет Святой Официум, заканчиваются триумфальным успехом, — проговорил, наконец, он.
— Означает ли это, что ни в чем не повинный человек умер под пытками в вашем прославленном подвале? — вкрадчиво спросил студент. — Антверпенцы надеялись, что Петер Тительман был исключением, а он, оказывается, правило.
