А шейные и грудные мышцы Феликса были сильнее, чем мышцы обычного человека, и напряженные, они не позволили петле сдавить до смерти гортань. Хоть и с трудом, но, продолжая дышать, он перехватил руками веревку над ним и, меняя захват ладоней, потихоньку добрался до ветки, через которую веревка была переброшена. К счастью, наступление рейтаров отвлекло испанцев от действий Феликса, мушкетеры Мендосы открыли огонь по кавалеристам, те тоже дали залп на скаку, но не сшиблись с испанской пехотой, а совершили вольт для перезарядки аркебуз и пистолетов. Таким образом, рейтары оказались под деревом, за ветку которого ухватился Феликс, и он, подтянувшись, забрался по ветвям еще выше, не забыв скинуть с шеи петлю. Листья вяза распустились до половины, и, если специально не приглядываться, заметить Феликса было уже трудно. Добравшись до самого высокого из надежных сучьев, ван Бролин вдруг увидел перед собой два детских лица.
— Ну, ты силен! — с уважением произнес по-фламандски один из мальчишек.
— За что тебя вешали? — поинтересовался другой.
Феликс бешеным глазом посмотрел на детей, которым на двоих было не более пятнадцати лет, прочистил болевшее от веревки горло и сказал:
— Ненавижу испанцев!
Но чувства Феликса мало что решали в этот день: центр королевской армии медленно сдвинулся с места, наступая тремя терциями на деревню, вокруг которой окопались войска младших братьев принца Виллема Оранского. Еще год назад, стоя на бастионе Антверпена, Феликс и Габри обсуждали непобедимую габсбургскую терцию, и сейчас, едва сохранив жизнь, молодой ван Бролин получил возможность увидеть в деле это ровное построение копейщиков, впереди которого постоянно сменялись ведущие огонь мушкетеры. Отстрелявшаяся шеренга дисциплинированно отступала за линию пикинеров, а перезарядившиеся мушкетеры, не мешая ни пикинерам, ни своим товарищам, выступали вперед и производили смертоносный залп. Пестрые ряды реформатских ландскнехтов пытались встречать испанцев подобным порядком, но частота смен королевских мушкетеров едва ли не вдвое превосходила частоту немецких наемников, следствием чего стала растерянность и чувство обреченности, овладевшее войском графа Людвига Нассау. Конечно, Феликс не мог разобраться детально в первом сражении, которое он видел в своей короткой жизни, но ему вскоре стало понятно, что католическая армия полностью уверена в своем превосходстве, что она мысли не допускает о том, чтобы обратиться вспять, в то время, как отдельные реформатские отряды уже показывали спины вдали за деревней. Желтые и красные знамена с пылающим бургундским крестом неуклонно продвигались вперед на всех участках.
В этот переломный момент, когда испанцы ворвались в траншею, выкопанную спереди и слева от деревни, Людвиг скомандовал своим рейтарам начать атаку вдоль реки, чтобы поддержать тех, кто уже находился рядом с вязом, в кроне которого укрывался Феликс и двое местных мальчишек. Толпа кавалеристов хлынула вперед неуклюжим квадратом, и ей навстречу выдвинулась резервная терция, мушкетеры которой взяли еще более высокий темп стрельбы, хотя казалось, это уже было невозможно. Поле укрылось трупами всадников и лошадей, а испанцы двигались вперед, почти не неся потерь. Из резерва, маленькой низины за шатром, у которого приговорили Феликса, вынеслась лава валлонских копейщиков на свежих лошадях. Жиль де Берлемон скакал рядом со знаменосцем валлонов, мимо вяза, вдоль флангов наступающей терции, валлоны миновали своих пехотинцев и врезались в рейтар. Феликс вытянулся на ветке, высунув лицо из кроны — чтобы ничего не пропустить. Вскоре терция оставила старый вяз в глубоком тылу, испанцы не сбавляли уверенный шаг, и копья пикинеров окрасились протестантской кровью.
— Что это за проклятое место? — спросил мальчишек Феликс, всей душой желавший поражения людям, которым он ничего дурного даже не помыслил, и которые, тем не менее, отправили его на тот свет.
— Моокерхайде, — отвечал один из мальчиков, — деревня наша Моок[25] называется.
— Сегодня там жарко, а не сыро, — печально вымолвил Феликс, потирая шею, натертую веревкой.
Но надежда еще оставалась — Феликс увидел, как перед деревней Моок человек с оранжевым султаном на шлеме собирает вокруг себя кавалеристов, которых изначально у реформатов было больше, чем у католиков, раза в три. Трехцветное знамя свободных Нижних Земель взвилось над ними, и граф Людвиг во главе отряда верных людей пришпорил коня, разгоняя самоубийственную контратаку. Даже никогда прежде не нюхавшему порох ван Бролину, было понятно, что брат Виллема Молчаливого идет на верную смерть. Феликс видел, как атакующие прорывают жидкие ряды испанской кавалерии, приближаясь прямо к вязу, как Шарль де Монкур, тот самый, которому он галантно уступил десяток монастырских овец, во главе своих валлонов заступает путь графу Людвигу. После залпа валлонских аркебуз трехцветное знамя упало, пики нацелились в оранжевый султан, и через миг его не стало видно на ратном поле.
Феликс вытер глаза рукавом своей исподней рубахи. Король Филипп остался властелином Нижних Земель, и, казалось, теперь ничто не помешает испанцам покончить с вольностью Зеландии и Голландии.
— Не возвращайтесь в деревню до ночи, — сказал Феликс мальчишкам, — сидите здесь, пока испанцы не уйдут, или сколько сможете.
Не дожидаясь ответа, Феликс быстро спустился на землю и побежал к Маасу. Пока сражение еще не полностью угасло, пока испанцы не вспомнили о том, что на вязе никто не болтается в петле, следовало по возможности увеличить расстояние между собой и Фландрской армией Санчо д'Авилы. Мост, составленный из связанных лодок, по-прежнему соединял берега реки, и на нем все так же, как и утром, дежурили испанские солдаты. Если бы Феликс бросился вплавь слишком близко от моста, его бы увидели и открыли огонь: одному из своих не было надобности плыть в холодной воде, когда в сотне туазов можно было перейти реку, не намочив ног. Понимая это, молодой ван Бролин спустился к самой воде и под берегом начал отходить от моста, невидимый с поля Моокерхайде. Заметить его можно было с противоположного берега или с реки, но Маас в этот день не нес на себе кораблей, барж и лодок.
Где-то на уровне деревни Моок, против своей воли давшей имя только что завершенному сражению, берег кишел солдатами-победителями. Жажда, как никогда ощущаемая после схватки, гнала королевских воинов к реке, где они жадно пили, наполняли фляги, перешучивались и сбрасывали напряжение, владевшее ими с рассвета.
Феликс вжался в речной берег в середине пути от наплавного моста до деревни. Здесь росли камыши, и молодой Ван Бролин надеялся, что ему удастся затаиться между ними и низким обрывом Моокерхайде. Голоса, правда, долетали с поля, с берега, отовсюду, беспокоя и заставляя ощущать себя в ловушке. Чтобы как-то затаиться, Феликс врылся в землю, обвалив на себя часть податливого речного обрыва. Казалось, теперь можно было передохнуть до вечера, но зуд ползающих по телу насекомых, сырость и холод, не давали ему покоя. Несколько раз мимо проходили солдаты, или еще какие-то люди, возможно, маркитанты или обозники победительной армии короля.
Едва лишь стемнело, Феликс, грязный, замерзший и несчастный, выполз из своего укрытия, и первым делом решил взглянуть на поле боя. Поднявшись так, чтобы Моокерхайде стало полностью видно, Феликс был поражен: над равниной мерцало множество огоньков, будто бы души мертвых воинов отделились от умерших тел и парят на малом отдалении от земли в ожидании приказа высших сил. Феликс некоторое время ждал, чтобы какие-то из этих освобожденных душ взмыли ярким росчерком вверх, или провалились вниз, однако вскоре он разглядел масляную лампу в руке ближайшего из бродящих по полю людей. Это оказался не монах и не капеллан, как поначалу решил тринадцатилетний ван Бролин. Человек с лампой двигался между мертвыми телами, время от времени нагибаясь, и в мерцающем желтоватом свете исследовал имущество покойника. Как правило, разглядев мертвеца, человек поднимал свою лампу и шел дальше, но иногда он ставил свой источник света рядом с трупом и начинал что-то делать с ним. Что именно, Феликс разглядеть не мог, но догадаться было не трудно. Юноша втянул себя наверх и, низко пригибаясь, последовал за мародером.
Хаотичные огоньки двигались по полю, временами встречаясь и расходясь друг с другом. Двое таких огоньков приблизились к человеку, за которым следовал невидимый в грязной рубахе Феликс. Голоса, вначале спокойные, вдруг переросли в крики, угрозы и визг. Затаившись за мертвой лошадью в каких-нибудь десяти туазах от спорящих, Феликс наблюдал. Бедную лошадь успели освободить от седла, но выпавший, вероятно, в момент падения коня, пистолет был вдавлен в жирную приречную землю так, что те, кто избавили лошадь от седла и уздечки с поводом, не заметили его. Феликс и сам вряд ли нашел оружие, если бы рука его не наткнулась на круглое тяжелое навершие рукояти, именуемое afterkugel. Было ли такое время в человеческой истории, когда мальчишки не знали оружия воинов своих земель? Феликс помнил оживленные обсуждения абордажных схваток еще из флиссингенского детства, когда Дирк ван Кейк, брат морского гёза, с важным видом рассказывал о том, что в ближнем бою моряк, как и кавалерист, редко может перезарядить пистолет, и поэтому использует его после выстрела, перехватывая за ствол и нанося удары массивным афтеркугелем.
