цели. Это я по поводу стремления вас убить, если вы не поняли.
— Может быть, коммандант, не знаю. Честно говоря, мне плевать. Но я уверен, что он не врал насчет похищения моей жены — для себя или для Перейры.
— И как вы намерены поступить?
— С вашего разрешения, коммандант, я отправлю своего готтентота Ханса в лагерь с письмом для Мари. Напишу ей, чтобы она тихонько перебралась на ферму — ту, что на реке, помните, я вам говорил? — и спряталась там до моего возвращения.
— Думаю, вы зря волнуетесь, Аллан. Однако, если вам так будет легче, даю свое разрешение. Вас-то все равно мы отпустить не можем. Но не стоит посылать готтентота, он только всех переполошит. В лагерь едет гонец с вестями о нашем благополучном прибытии и о гостеприимстве Дингаана, он передаст и ваше письмо. А вы, прошу, напишите жене, чтобы она сама, Принслоо и Мейеры перебирались на вашу ферму, причем без лишней болтовни — мол, просто решили сменить обстановку. Письмо должно быть у меня к рассвету. Надеюсь, к тому времени я покончу и со своим, — прибавил он со стоном.
— Конечно, коммандант. А что насчет Эрнанду Перейры и его выходок?
— Ох уж этот треклятый Перейра! — с чувством воскликнул Ретиф и ударил кулаком по доске на коленях. — Вот, слушайте:
При первой же возможности я сниму показания с Дингаана и с этого паренька-англичанина, Холстеда. Если они расскажут мне то же самое, о чем я написал выше, то я предам Перейру суду, как и обещал ранее; в случае признания его виновным, клянусь кровью Христовой, я велю его расстрелять! Если мы не хотим скандалов и страхов в лагере, в настоящий момент остается лишь одно: не спускать с Перейры глаз. Да и вина его, нужно признать, пока не доказана.
Затем Ретиф велел мне идти и писать письмо жене, а сам опять склонился над доской.
Я послушался, написал Мари, поведал — без подробностей — о последних событиях и попросил жену немедленно отправиться на ту самую ферму, что я приобрел в тридцати милях от лагеря, под предлогом необходимости проверить, как идет строительство домов. Я выразил надежду, что к Мари присоединятся Принслоо и Мейеры, в чем лично у меня не было ни малейших сомнений. Но если вдруг они откажутся, пусть уезжает одна — со слугами-готтентотами или с любыми спутниками, каких случится найти.
Потом я отнес письмо Ретифу и прочитал вслух. По моей просьбе коммандант сделал внизу приписку:
Видел сие собственными глазами и одобряю изложенный совет, каковой представляется разумным с учетом всех обстоятельств. Сделайте так, как просит ваш муж, но не говорите никому в лагере, за исключением тех, кого он упоминает в своем письме.
Пьет Ретиф
Гонец отправился на рассвете, как и предполагалось, и доставил мое послание Мари.
Наступило воскресенье. Утром я пошел навестить преподобного мистера Оуэна, английского миссионера, который весьма обрадовался моему появлению. Он сообщил, что Дингаан, похоже, к нам расположен и спрашивал у него, сможет ли он составить текст договора по уступке земель, о которых мечтают буры. Я остался у священника на воскресную службу, а потом вернулся на стоянку. В полдень же Дингаан позвал нас на грандиозную воинскую пляску, в которой приняли участие около дюжины тысяч воинов-зулусов.
Это было поистине величественное и внушавшее трепет зрелище. Помню, что каждый зулусский полк выставил некоторое число обученных волов, которые двигались вместе с воинами, повинуясь, очевидно, отдаваемым командам. В тот день мы видели Дингаана лишь издалека, а после пляски возвратились к себе, чтобы отобедать говядиной (по приказу короля мясом нас снабжали в изобилии).
На третий день — это был понедельник, 5 февраля — начались новые пляски и потешные бои и продолжались столь долго, что мы, белые, начали ощущать утомление от этих дикарских развлечений. Ближе к вечеру Дингаан пригласил к себе комманданта и других буров, заранее дав понять, что хочет обсудить условия договора. Мы отправились к королю все вместе, но лишь троих или четверых из нас, включая меня, допустили к Дингаану; остальным пришлось дожидаться на расстоянии — они могли нас видеть, но не слышали, о чем идет речь.
Дингаан показал нам документ, составленный преподобным мистером Оуэном. Этот документ, существующий, полагаю, и поныне, поскольку его отыскали впоследствии, изобиловал словами, какие обожают законники. Начинался же он, будто прокламация, с обращения: «Да будет ведомо всем!» По договору зулусы уступали «местность под названием Порт-Наталь вместе с прилегающими землями — то есть от Тугелы до реки Мзимвубу на западе и от моря до северных рубежей» — во владение бурам, которым эти земли передавались «в бессрочное распоряжение». По просьбе короля и поскольку текст мистера Оуэна был написан по-английски, я перевел содержание документа, а позднее то же самое сделал молодой Холстед.
Его позвали, чтобы удостовериться, что я ничего не напутал, и этот факт произвел на буров благоприятное впечатление. Они оценили желание короля точно знать, какое именно соглашение он собирается одобрить; отсюда следовало, что он не замышляет ничего дурного и не намеревается обмануть их впоследствии. С того самого мгновения Ретиф и его люди перестали сомневаться в доброй воле Дингаана — и совершили глупость, отбросив всякие мысли о возможном предательстве.
Когда с переводом было покончено, коммандант спросил короля, готов ли тот подписать договор здесь и сейчас. Король ответил, что подпишет документ на следующее утро, перед тем как посольство отправится обратно в Наталь. Именно тогда Ретиф поинтересовался у Дингаана, при посредстве Томаса Холстеда, правда ли, что бур по имени Перейра, который живет в королевском краале и которого зулусы называют Двоеглазым, просил короля убить Аллана Квотермейна по прозвищу Макумазан. Дингаан засмеялся и ответил так:
