– Извините, Жанна Сергеевна, – поправился я. – Разумеется, это вовсе не случайность. Я спровоцировал перестрелку, а в «Олимпийце» это запрещено. Вот и все. Понимаете?
Птичка, как всегда, оказалась понятливой. Даже слишком.
– Спровоцировал – это как? – серьезно переспросила она. – Вызвал огонь на себя? – В ее глазах вновь блеснула тревога.
Я поцеловал ее, чтобы не отвечать. Говорить «да» означало бы снова выпускать на волю мерзавца или профессионала, щелкающих людей словно семечки. Врать и отвечать «нет» мне совершенно не хотелось. Разговаривая с Жанной Сергеевной, я почел за правило не лукавить. В лучшем случае я мог просто не сказать ей всего, что знаю, – для ее же спокойствия. По крайней мере о последних словах умирающего Петра Петровича я решил пока промолчать. Надо было обо всем крепко подумать. Что толку вновь объяснять птичке, что мы впутались в безумное дело – чем дальше, тем безумнее. Покойный посланец «ИВЫ» утверждал, что мы так и так обречены. Наверняка в его словах была правда, подробностей которой я пока не знал. Но это же давало мне, частному детективу Якову Семеновичу Штерну, известное преимущество. Если бы опасность угрожала мне в меньшей степени, я избирал бы осторожные сценарии, рассчитанные до секунды. Мишень же могла рисковать – другого выбора у нее не было. Кролик в состоянии стресса способен забить лапами удава – факт из «Популярной биологической энциклопедии». Меня, конечно, так же сильно, как простого кролика, запугать не удалось… Но своему родному адреналину не прикажешь. Поступает в кровь, голубчик, не обращая внимания на все показное спокойствие и весь дурацкий юмор с похоронным оттенком.
– И еще, – признался я, – они меня вычислили. Теперь они знают, как меня зовут, чем я занимаюсь. Вполне возможно, станут наблюдать за моими друзьями, раздадут фотографии своим осведомителям. Вы в своем издательстве никому не проговорились, что наняли именно меня?
Птичка замахала руками:
– Что ты, Яшенька! Они там и не знают вовсе про мою затею. Да и издательство мое – два с половиной человека. Я думала: вот издам Макдональда, рассчитаюсь с кредитами, наберу штат… Ой, прости, солнышко, – оборвала она сама себя. – Ты, наверное, думаешь, что я, дрянь такая, буду опять уговаривать тебя… – Глаза птички стали набухать слезами.
Я сказал быстро, пока слезы еще не пролились:
– Не надо меня уговаривать. Я уже сказал, что не отказываюсь. Попробуем еще одну попытку. Надеюсь, что после сегодняшнего «ИВА» отнесется к моим словам серьезнее…
– Погоди, Яшенька, – прервала меня Жанна Сергеевна. – Да ведь ты сам только что сказал – тебя вычислили! Тебе и носа на улицу теперь нельзя будет высунуть…
Я сделал удивленную гримасу:
– Жанна Сергеевна, с чего вы взяли, что я теперь стану отсиживаться? У меня ведь и до «ИВЫ» врагов хватало! И Феденька Петрищев, и «Сюзанна», и «Папирус» господина Лебедева… Я уж не говорю про пятнистых ребят в веселых фургончиках, которых вообще неизвестно кто прислал по мою душу.
– Петрищева уже нет, – уточнила птичка. Плакать, к счастью, она раздумала.
– Тем более, – кивнул я. – Стало быть, одной опасностью меньше. И не бойтесь особенно, что меня узнают. Искать-то они будут детектива Штерна, а тем временем…
– …детектив Штерн превратится в бабочку и будет порхать незамеченным возле их собственного носа, – недоверчиво проговорила птичка.
– Как ни странно, почти угадали, – улыбнулся я. – Фирменная маскировка Якова Семеновича еще никогда не подводила. Конечно, я бы предпочел экипироваться в домашних условиях, но… – Я сделал красивый жест рукой. Таким шпрехшталмейстеры в цирке приглашают на арену наездников. – Но в импровизации тоже есть своя прелесть. Из любого подручного материала можно сделать все, что угодно.
– Неужели все? – полюбопытствовала Жанна Сергеевна. По-моему, мои слова внушили ей немного оптимизма. Уже кое-что.
– Именно так, – подтвердил я. – В этой квартире, как я успел заметить, есть много всего интересного. А уж тряпья… Да еще старого…
Птичка виновато склонила головку набок:
– Мои друзья очень славные, по-моему. Только безалаберные. Это плохо?
– Это здорово, – сказал я с искренним энтузиазмом. – Поищите-ка мне в кладовке вот что… – И я подробно перечислил, ЧТО следует поискать. – Кстати, – добавил я, поразмыслив, – там, в прихожей, я как будто видел драный паричок…
– Он женский, – недоуменно проговорила Жанна Сергеевна. – Ты же не собираешься… – Тут она вдруг хихикнула и сразу прикрыла рот ладошкой. Наверное, вообразила меня в женском платье.
– Нет-нет, – успокоил я ее. – Лавры Александра Федоровича Керенского или Тетки Чарлея меня абсолютно не прельщают. И потом я не умею носить туфли на каблуках и говорить противным писклявым голосом… Все проще.
Заинтригованная Жанна Сергеевна отправилась в кладовку выполнять мой заказ. А я, мысленно прикинув сценарий своего будущего костюма, решил сделать еще одно очень важное дело. Обдирая ногти, я вытащил, буквально выбил из нижнего ряда книжного шкафа толстый том немецко-русского словаря. Безалаберные, подумал я, это еще мягко сказано: пыли на книгах было почти столько же, сколько на полу дежурки в особнячке на Щусева. Во всех трех случаях я очень основательно пропылился и потом добрых минут пять разгонял серое облачко, поднявшееся от книг. Как-то в журнале «Вокруг света» я прочитал о хитростях французских рестораторов, которые в своих подвалах специально посыпают пылью бутылки с молодым вином, а потом обтирают их на глазах у клиентов: дескать, из самых запасников, только для вас (трюк, заметим, совершенно в духе Якова Семеновича Штерна). Так вот: пыли на книжных полках хозяев квартиры хватило бы, чтобы морочить головы доверчивым посетителям французских ресторанов едва ли не год. Казалось, что эти хозяева отправились на свой семинар не только что, а в прошлом веке…
Я раскрыл словарь на букве D. Слово «Доппель», которое успел произнести умирающий Петр Петрович, не давало мне покоя. Возможно, в нем была и разгадка злополучного шифра дискеты, хотя я не знал толком даже, в чем, собственно, загадка. Мне было только ясно, что слово – немецкое и не входит в тот минимальный запасец выражений, усвоенных мною после общения с собутыльником из крипо Генрихом Таубе. Смысл смутно брезжил: наверняка это доппель находилось в родстве с французским дублем и английским даблом. Но тут нужна была точность, иначе смысл мог ускользнуть.
Добравшись до нужного места в словаре, я сразу сообразил, что легкого ответа мне найти. Doppel был не только словом-одиночкой: этот красавец с двумя наглыми пэ посередине был составной частью добрых трех десятков громоздких немецких слов, причем каждый раз имелись в виду разные понятия. Я же, со своей стороны, не мог быть уверен в том, что умирающий подарил мне разгадку целиком. То есть придется просчитывать ВСЕ варианты… М-да.
Я отчеркнул ногтем одинокого доппеля и задумался. Буквально каждое значение было вполне подозрительным и давало простор для воображения. Чистый Doppel мог, например, означать машинописную копию, а мог – парную игру в теннис. Машинописная копия давала мне такой сюжет: существует некий документ, напечатанный в двух экземплярах, и вот этот второй экземпляр… предположим, попал в чужие руки. Но и что мне с того? В рассказе почитаемого мною Конан Дойла «Скандал в Богемии» было, по крайней мере, ясно, ЧТО за документ пропал. А здесь – полная неизвестность. В конце концов, «Московский листок» сегодня еженедельно печатает пару скандальных документов, кем-то добытых в Минобороны или на Лубянке. И почти на каждом стоит гриф «Совершенно секретно». Напечатано в двух экземплярах…
Я вздохнул и отложил эту версию на потом. Парная игра в теннис мне понравилась значительно больше. Поскольку теннис – любимая игра нашего Президента, в этой гипотезе был явный выход на Очень Большую Политику. Ту самую, в которой за одну несчастную дискету неизвестно с чем вполне могли бы, не раздумывая, уничтожить и десять человек, и сто, и даже стереть с карты небольшой город. Насколько я знал из газет, Президент наш предпочитал играть в теннис в паре только с верными ему людьми. И если бы вдруг в число любимчиков затесался диверсант… и пронес на корт автомат, замаскированный под теннисную ракетку…
Стоп-стоп, прервал я буйство собственной фантазии. По сравнению с «Днем Шакала» мистера Форсайта трудно придумать что-нибудь новенькое. Наш дорогой Президент – увы, не генерал де Голль. Убивать его сейчас, когда осталось чуть больше года до выборов и он почти наверняка сойдет с дистанции, не имеет смысла. Сейчас каждой партии, даже самой карликовой, напротив, нужно время, чтобы успеть до выборов получше проявить себя. Стоит только кому-нибудь устроить покушение на Президента – как немедленно появится прекрасный повод запретить партии и отложить выборы, а то и распустить Думу… Стал бы господин Иринархов баллотироваться в депутаты, если бы мечтал о таком раскладе?
