— Не дури! — говорит мне кто-то сзади. — Враз продырявим!
Развожу руки в стороны.
— Дак я-то что? И не дрыгаюсь вовсе.
Чьи-то руки вытаскивают из кобуры браунинг, из кармана достают гранату. Плечевая кобура остается в неприкосновенности, тут ещё с этими фокусами народ незнаком. Меня грубо толкают в спину.
— Садись!
Не заставляю себя упрашивать и присаживаюсь на краешек лавки.
Приехали… засада здесь. Интересно, дядька в игре? Или его втемную используют?
Сел в углу, голову наклонил, руки прячет. Так, похоже, что он не у дел…
— Ну? — спрашивает меня мужик с наганом.
— Не понял? — совершенно искренне удивляюсь я.
— Остальные где?
— Остальные — кто? Один я!
— А в рыло?
— За что?
— А чтоб не врал! Замков, а ну-ка покажь ему!
Меня тычком поднимают с лавки и подталкивая прикладом, выгоняют во двор. Ведут куда-то вдоль по улице. Пройдя метров сто, сворачиваем во двор и…
М-мать!
На бревенчатой стене сарая большими плотницкими скобами прибит человек. Он в нашей форме, на петлицах знаки различия — лейтенант. Один из моих конвоиров за волосы приподнимает его голову.
А ведь я этого парня видел… В бункере. Он там с майором разговаривал.
Конвоир тычет лейтенанта под ребро. Тот стонет. Ещё тычок. Он открывает глаза.
— Смотри! — встряхивает ему голову конвоир. — Узнаешь?
— Вы это мне? — спрашиваю у него.
— И тебе тоже!
— Нет, — отрицательно качаю я головой. — Не видел его.
— А ты? — поворачивается к лейтенанту полицай. — Видел эту морду?
— Нет… — хрипло произносит лейтенант. — Не знаю его…
У меня внутри всё медленно закипает. Уложить здесь эту кучку раздолбаев — минутное дело. Никто даже и не мяукнет. А что потом? Сколько их ещё тут? Обождём…
Тем же путем меня ведут назад. А у этих типов явно есть кто-то, кто хорошо разбирается в военном деле! Стена, на которой сейчас распят лейтенант, ни из леса, ни со стороны окружающих домов не просматривается. Только с этого двора. Теперь ясно, отчего мы тоже ничего не увидели. Понятно, отчего на улице нет населения. Опосля такого зрелища… думаю, что нескоро кто-либо захочет пройти мимо этого места. Губы у лейтенанта прокушены и окровавлены, пытался сдержать крик. Не думаю, что это у него вышло…
Меня снова заталкивают в комнату, где сидит мужик с повязкой. Один из конвоиров остался во дворе, остальные двое вошли сюда вместе со мною и встали за спиной.
— Ну? — угрюмо спрашивает мужик. — Видел?
— За что его так?
— За дело! Ему честь-по-чести предложили миром всё закончить, а он! Щенок! Стрелять стал, гранаты бросать! Теперь вот пущай подумает, пока ещё может… Солдатам евонным повезло, сразу их накрыли, а то б висели сейчас рядышком! И тебе этого не миновать, коли упрямствовать станешь!
— Дык… спрашивайте, господин полицейский, я завсегда к властям с уважением…
— Старший полицейский!
— Виноват, господин старший полицейский! Вы спрашивайте, все, как есть, отвечу.
— Да? Ну ладно… посмотрим что ты за гусь такой…
Через полчаса вопросов мужик замолчал и задумался. Я молотил языком с просто-таки пулеметной скоростью, но ответы мои не вносили никакой ясности. Во всяком случае, ничего конкретного из моих слов извлечь было нельзя. А вы что думали, ребятки, я лыком шит? Поумнее вас спецы — и то обламывались!
— Что-то ты… — повертел пальцами полицай. — Скользкий дюже… не люблю таких… не еврей, часом, будешь?
— Да вы что?! Какой из меня еврей, вы на лицо-то посмотрите!
— Вот морда-то у тебя очень даже похожая… — бурчит полицай.
— Да врет он всё… — вдруг вклинивается в разговор, доселе молчащий хозяин дома. Он встает с лавки и подходит к столу. — Ты, Пашка, пистолет его видел?
— А что в нём такого?
— Он те, давеча, напел, будто артиллерист?
— Ну!
— А почему же у него пистолет весь закопченный? Коли не это его оружие главное? В кого стрелял-то? И когда?
— Дык… — развожу я руками. — Война! Ты стреляешь, в тебя стреляют…
— Коменданту его сдать надобно. Чует мое сердце — он точно из этих… что мешок-то охраняли!
— Да… старый он… Тут, кто покрепче, надобен.
— А ты не ерепенься! Слухай, что старшие-то говорят!
— Да ладно тебе, батя! И сам разберусь!
— Смотри!
Зловредный дядька возвращается на свое место и снова становиться сонным и безучастным ко всему. А вот пистолет мой он забирает с собой.
— Да скажите вы прямо, чего знать-то хотите! — поворачиваюсь я к полицаю. — А то всё вокруг, да около… так-то может и лучше будет?
— Прямо? — хмыкает он. — Ну ладно… Последний раз тебя спрашиваю, учти!
— Слушаю.
— Куда должны были выйти ваши группы? Сколько их было? Сколько всего людей в них должно быть? На все раздумья тебе даю минуту. Не скажешь… Щербина! — орет он во всю глотку.
— Я, Пал Савич!
— Скобы приготовь! И молоток! Пулей!
И один из моих конвоиров выскакивает за дверь.
Ну что ж… пора уже и мне.
Их тут осталось двенадцать человек. Тринадцать, если с вредным дядькой считать. Было больше, но вчерашнее столкновение с нашими бойцами изрядно их уполовинило. Оттого и злобствует командир полицаев. Сопротивления он совсем не ожидает, так что надо это использовать.
— Карандаш бы мне… — просительно смотрю на полицая.
— Зачем?
— Так я это… нарисовал бы. Названий не запоминаю, так уж после контузии вышло…а вот нарисовать могу. Нам командир на карте показал куда идти, в случае чего.
Он ещё раз хмыкает, но лезет в полевую сумку, лежащую на краю стола, и достает оттуда карандаш.
— А это… карту, или бумажку какую… на чем рисовать-то мне? Нет, я и на столе могу…
Кряхтя встает на ноги хозяин дома. Откуда-то достает несколько листов пожелтевшей бумаги.
— Ох, и врать ты здоров… ну, да черт с тобой — рисуй! — и он шлепает их прямо перед моим носом на стол. — А я посмотрю…
Несколько взмахов карандаша и я разворачиваю бумагу к моим оппонентам.
— Вот! Посмотрите, ведь вы эту местность куда лучше меня знаете!
Стереотип человеческого мышления… Признай чьи-нибудь заслуги, попроси явить божескую милость — твой труд оценить, и всё… поплыл человек. Особенно тут. Когда жуть, как охота всемерного преклонения, а окружающие отчего-то не спешат его высказать. Вот и эта сладкая парочка — отец и сын, синхронно потянулась к лежащему на столе листу бумаги. Наклонили головы, разглядывая рисунок…
А про карандаш в моей руке забыли?
Взмахом руки подзываю конвоира и, указав на стол, предлагаю жестом и ему присоединиться к великим мира сего, дабы поучаствовать в решении столь важной для них задачи.
И ему тоже своего кусочка славы охота…
Да, только не будет её у тебя!
Выброшенная на всю длину рука цепляет конвоира за ворот.
Проворот!
И всем своим немаленьким ростом он брякается прямо на затылки своего начальства. А удар карандашом в горло окончательно прерывает его честолюбивые мечты.
Его винтовка уже у меня в руках, и полицейский папаша получает прикладом в поддых!
Обратным ходом я впечатываю, окованный металлом, затыльник в солнечное сплетение полицаю. Он крякает и его лицо стремительно багровеет. Крепкий какой… а вот так?
'Он согнулся как сосиска, носом белый пол буря…' вспоминаются мне слова из песни киевского автора. Правда, пол тут далеко не белый. Но в остальном — все справедливо! Добавляю сапогом по ребрам, теперь он точно некоторое время не боец. Забираю у него наган, из карманов выгребаю патроны. Кстати! А браунинг мой где?
'Гадский папа' тем временем возжелал принять посильное участие в разворачивающемся действии. И полез в карман за пистолетом. Дав ему возможность извлечь браунинг на свет божий, щедро впечатываю прикладом прямо по пальцам.
Хренасе у него глотка!
Как только стекла не повылетали!
Ну, раз так… вот тебе для симметрии, так сказать… А вдруг ты, как в кино говорилось, двусмысленный и стреляешь левой? Спокойнее мне будет, когда у тебя обе руки будут нерабочими.
В сенях топот. Это, надо полагать, на крики полицаи сбегаются.
А у винтовки, кстати говоря, и штык есть. Вот я его на место-то и поставлю…
Снеся могучим плечом дверь, в комнату вламываются оба моих конвоира.
Задний тотчас же получает штык чуть выше поясницы. Выдернув его назад, делаю оборот вокруг. И массивный приклад, снеся на своем пути хилую защиту из растопыренных пальцев рук второго конвоира, загоняет ему нос куда-то вглубь веснушчатой морды.
Так, лиха беда начало. Четверых я уже приголубил. Если с вредным дядькой считать — то и больше. Теперь вопрос — как остальных достать? Они же где-то в засаде сидят, так что ж мне теперь, по всей деревне круги нарезать? Нет уж… сами придут. А как? Да, запросто…
