от природы, «в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, движимые умыслом или страстью, ставящие себе определенные цели. Здесь ничто не делается без осознанного намерения, без желанной цели. Но как ни важно это различие для исторического исследования, – особенно отдельных эпох и событий, – оно нимало не изменяет того факта, что ход истории определяется внутренними общими законами»; «…побуждения, двигавшие деятелей, имеют, в последнем счете, лишь второстепенное значение»[75].
Каковы бы ни были субъективные цели и задачи Селевкидов, их политика по отношению к городам, не только своим, но и городам материковой Греции и островов Эгейского моря, диктовалась объективной потребностью в политическом и экономическом объединении разнородных элементов, из которых складывалось их царство. В известной степени эта цель была достигнута, притом не только внутри царства Селевкидов; его политическая организация была воспринята и веками удержалась в отколовшихся от царства Селевкидов и составлявших его периферию странах. Парфия еще и в римское время сохраняет многие черты государственного строя селевкидской монархии. Парфянский город Дура-Эвропос – типичный селевкидский полис. Сузы (Селевкия на Эвлее) сохраняют строй греческого полиса. Коммагена, Армения, Понт создают свою государственность по формам, получившим свое воплощение в царстве Селевкидов. Характерно, что эра Селевкидов вытеснила или отодвинула на второй план все местные эры. В Парфии документы датируются обычно так: «в таком-то году по счету царя (парфянского), а по прежнему (селевкидскому) в таком-то» (например, Dura Pg. 21). Даже парфянский царь Артабан, в своем официальном указе от 21 г. н. э., ставя в конце его дату по парфянской эре, в самом тексте указа приводит дату по эре Селевкидов. Книги Маккавеев, проникнутые ненавистью к Селевкидам, датируют всюду события по этой же эре. Через Селевкидов элементы греческого права проникают в восточные государства, и даже религиозный акт отпуска на волю рабыни путем посвящения ее богине вавилонянка Белтибанитис в Сузах совершает по греческой формуле[76]. Проникновение в страны Передней Азии единообразных элементов греческого права подготовило в некоторой степени почву для установления здесь впоследствии римского права.
Новые политические формы, установившиеся в царстве Селевкидов, были лишь отражением происшедших в Передней Азии изменений в производственных отношениях и экономической жизни. Наши сведения об этом чрезвычайно скудны. Археологические раскопки в ряде городов – в Приене, Пергаме, Эфесе, Дура-Эвропос и др. – не дали достаточного материала для суждения об экономике эллинистического периода; литературные же источники почти ничего не дают по этому вопросу. Лишь общие черты хозяйственной жизни в царстве Селевкидов поддаются определению; отдельные ценные конкретные данные слишком случайны, чтобы можно было на их основании делать обобщения. Поэтому здесь особенно важна правильная научная методология при формулировке общих выводов и заключений. Чтобы не ошибиться в конкретных выводах и характеристиках, необходимо отчетливое и правильное понимание общественных производственных отношений в Передней Азии рассматриваемого периода.
В буржуазной историографии стало общим местом рассматривать древневосточные общества, поскольку им вообще дается общая социально-экономическая характеристика, как феодальные. Это объясняется тем, что буржуазные историки не видят основного факта – того, что производственные отношения являются основой общественной жизни. Они поэтому не ищут ведущих форм этих отношений, не исследуя линии их исторического развития. Чаще всего они вовсе отказываются от каких-либо обобщений, довольствуясь простым описанием отдельных групп явлений социально-экономической жизни (труд, ремесло, торговля, сельское хозяйство, финансы, семья, право и т. д.) и не пытаясь установить какие-либо исторические связи и закономерности. Они поэтому не задумываются усматривать феодализм на древнем Востоке или капитализм в античности, так как рассматривают древние общества со стороны отдельных внешних признаков, без анализа их социально-экономической основы. Макс Вебер, например, находит в древности семь типов, или стадий, общества и государства, в которых причудливым образом сочетаются различные государственные формы, различные виды земельной собственности, первобытная община, феодализм, рабовладение, капитализм. Это многообразие типов у М. Вебера – не результат конкретно-исторического исследования и последующего обобщения фактов, освещаемых стройной научной теорией, оно получается как следствие применения фактов к вечным, неизменным категориям, «идеально-типическим понятиям», как он их называет[77]. Это позволяет М. Веберу говорить о «крупных феодальных поместьях» и «доменах» в эллинистической Малой Азии, хотя сам он признает, что «формальное, установленное правовыми нормами, прикрепление к земле сидящих на частных феодальных поместьях (Grundherrschaften) колонов не может быть доказано, да и не представляется вероятным» (там же, стр. 415–416).
Представление о феодализме и крепостничестве на древнем Востоке вносит путаницу в характеристику эллинистических монархий, которые получили наследство древневосточных деспотий. В своей монографии «Studien zur Geschichte des römischen Kolonates», изданной в 1910 г., Ростовцев, на основании анализа крайне скудного материала, заключает, что и эллинистической Малой Азии исконное население, непосредственно подчиненное царям и платившее им непосредственно подать, особенно тесно срослось с царством, ибо крестьяне «были не только подданные, но и крепостные, работающие не на своей, а на царской земле». Этот феодальный строй, пишет он дальше, устарел уже при персах, а после Александра сохранился только в самых отсталых районах (стр. 309).
В статье «Колонат» Ростовцев пишет, что «царская земля» возделывалась крепостными крестьянами. При Селевкидах последние постепенно освобождаются. «Это превращение крепостных (Leibeigenen) в государственных и городских крестьян характеризует, таким образом, политику эллинистических властителей в отношении λαοὶ βασιλικοί, но тем не менее многие феодальные владения (Lehnherrschaften), как и храмовые территории, остаются до римской эпохи при своем старом устройстве»[78].
В своем последнем труде об эллинизме (ук. соч., стр. 502) Ростовцев делит земельные владения в Малой Азии на три группы: 1) храмовые территории, 2) крупные домены с крепостными, 3) туземные селения, непосредственно подчиненные царю. При этом, однако, он отмечает, что в Сирии, Месопотамии, Вавилонии в римское время нет следов крепостничества, откуда можно заключить, что его не было и при Селевкидах; нет также следов крупных поместий с крепостными крестьянами. Несмотря на эти оговорки, Ростовцев (ук. соч., стр. 507–508) утверждает, что, за исключением храмовых территорий и земель, отданных городам и частным лицам, остальная земля сохранила старый статус с той только разницей, что «обширные поместья местных баронов» Селевкиды отдали греческим и македонским «баронам» или управляли ими через своих чиновников[79].
Эти мысли, сформулированные Ростовцевым впервые в его «Studien zur Geschichte des römischen Kolonates», буржуазные историки безоговорочно принимают как непреложные истины, не подвергая самостоятельному анализу использованные Ростовцевым источники и не дополняя их новыми материалами. Поэтому необходимо поставить вопрос об его источниках.
В отношении феодального политического строя эллинистической и доэллинистической Малой Азии Ростовцев ссылается на сообщение Плутарха в биографии Эвмена (гл. 8): «Он обещал солдатам выдать жалованье через три дня и стал
