Боунс наклоняется достаточно низко к Ваниной сонной артерии, я не свожу с него взгляд. Стоит только рту мужчины открыться, обнажив клыки, я резко разворачиваюсь на пятках и прячу горящее лицо в ладонях.
Правильно ли я поступаю?
— Эй, — обеспокоенно произносит голос над моим ухом.
Пропахшие табаком руки обнимают меня за плечи. Я убираю ладони и прижимаюсь лбом к груди Бена. Впервые за все время запах сигарет действует на меня не раздражающе, а успокаивающе. Мне становится легче, но лишь на короткие мгновенья, пока я не слышу шуршание простыней позади себя. Бен объятий не размыкает, но позволяет мне развернуться. Боунс стоит ровно, глядит на лежащего перед ним Ваню внимательно, изучающе. Раны, включая и укус на шее, затягиваются на глазах. Ванина голова снова приобретает правильные очертания, а не форму расплющенного персика; череп срастается. Синяки и ссадины, маленькие и большие, растворяются на бледной молочного цвета коже.
— Это хорошо? — спрашиваю я, как мне сначала кажется, в собственной голове.
Но Боунс поднимает на меня свой взгляд и отвечает:
— Да. Он обращается. Химические процессы в клетках запущены: они начинают устранять изъяны принимающего организма, чтобы подготовить его к мутации.
Ваня всё ещё не выглядит полностью здоровым, но теперь я не чувствую спазмов в животе, когда гляжу на него. Это воодушевляет, и, переполненная эмоциями, я накрываю Бенову ладонь, которая, пересекая мою грудную клетку, покоится на плече, своей.
— Сработало, — говорит Бен, реагируя на моё прикосновение. — Слав, сработало!
Я хочу выдохнуть с облегчением, но не могу. Что-то всё ещё держит меня в напряжении, не позволяя поверить даже в увиденное собственными глазами.
Боунс выполнил свою часть договора, теперь моя очередь. Ответственность за Ваню полностью ложится на мои плечи. Мне больше ни на секунду нельзя терять контроль над ситуацией. Если раньше моё поведение влияло только на мою жизнь, то теперь оно легко может подкосить другую, более важную и ценную.
Я буду оберегать его. Если надо, сделаю всё, чтобы он ни на секунду не почувствовал себя зря оставленным в живых.
Я стану ему сестрой, которой должна была стать бесконечное количество фатальных решений назад.
* * *
Боунс говорит, нужно некоторое время, чтобы клетки перестроились: для каждого уникальное, и конкретно Ване он даёт не больше получаса. Бен провожает Боунса через портал туда, откуда мы его забрали, а я остаюсь с Ваней. Присаживаюсь на край его койки. Хочу взять его за руку, но что-то останавливает меня. Тогда я просто поправляю его простынь и перевожу взгляд на окно, которое уже успела открыть.
Близится зима. Она ещё не в воздухе, но уже в мыслях. Я думаю о празднике, который принесёт её первый месяц. День собственного рождения кажется мне чем-то тёмно-серым, тягучим и вязким, словно мазут, и я очень не хочу в это вляпаться.
Есть ли вероятность, что никто, кроме родителей, о нём не вспомнит? Знает ли Влас?
— Кто закрылся? — доносится женский голос из коридора.
Точно! Бен же запер нас изнутри на замок! Я подскакиваю словно ошпаренная. У того, кто увидит полностью выздоровевшего Ваню без сознания и меня с ним в одной комнате, явно возникнут вопросы.
Ручка двери ходит ходуном. Её с силой дёргают во все стороны в попытке открыть. Я пытаюсь лихорадочно придумать, как действовать дальше. Первое, что приходит в голову, тут же воплощаю в жизнь — хватаюсь за край хлопчатобумажной ткани и накрываю Ваню простынёй с головой.
Так, это явно не вариант. Подумают ещё, что я его хоронить собралась.
Раскрываю обратно. Что-то поблёскивает на Ванином лице в белом свете ламп, и я замечаю лёгкий пушок — зачаток звериной шерсти.
Этого ещё не хватало!
— Эй! — голос настойчив. Его хозяйка явно не собирается никуда уходить. — Есть там кто? Ау? Сергей? Это Лена Никитина, хранительница. Хочу проведать Ваню Филонова. Можно?
Я бросаюсь к дальней пустующей койке, возле которой стоит перегородка. Звук, который издают её колёсики, кажется мне оглушающе скрипучим и выдающим моё присутствие с потрохами. Я качу её со сжатой челюстью. Размещаю так, чтобы Ваня был скрыт со стороны входа.
К входной двери подхожу максимально спокойно, старательно выравнивая и дыхание, и походку. Пальцы хватаются за ключ. Брелок, состоящий из трёх маленьких флакончиков, в каждом из которых есть крошки неизвестного мне цветного вещества, легко бремчит.
Я поворачиваю ключ, и дверь сразу же толкают на меня. Едва успеваю отойти и выпустить ключ; чуть не получаю в лоб дверью и не лишаюсь пальцев.
— Слава? — на лице Лены злость сменяется удивлением. — Что ты здесь делаешь?
Её взгляд кидается к Ване. Не находя его лица и натыкаясь на непрозрачную ширму, Лена озадачено сводит брови.
— Что происходит?
Я открываю рот, но вместо слов из горла вырывается лишь полный безнадёги выдох. Я не знаю, что сказать Лене, чтобы она мне поверила, решив не проверять всё своими глазами.
— У тебя тоже астма, как у Дани? — спрашивает Лена, но я вижу по её взгляду, что она и без меня прекрасно знает ответ на свой вопрос, а это всего лишь сарказм.
— Нет, — сипло произношу я.
Ладони сильно потеют. Я завожу обе руки за спину, сцепляю их в замок. Не сейчас. Слишком быстро. Я надеялась выкроить хотя бы полчаса, прежде чем придётся выдвинуть правду на всеобщий суд.
— Что с Ваней? — так и не дождавшись моего ответа, Лена уверенным шагом направляется к Ваниной койке.
Я хватаю Лену за руку, останавливая. Взгляд, которым она одаривает, когда сначала глядит на своё запястье в моих пальцах, а потом на меня, не говорит ни о чём хорошем.
— Мне нужно кое-что тебе сказать, прежде чем ты его увидишь, — тихо произношу я.
Нас в помещении только двое. Единственный источник звука — аппарат искусственной вентиляции лёгких Нины, но даже его писк не способен перекрыть звук моего голоса.
— Что?
— Это… это будет звучать, как полнейшее сумасшествие, но ты должна меня понять, — я трясу головой. — Другого выбора у меня не было.
Лена сужает глаза.
— Ты пугаешь меня, — произносит она тихо. Оборачивается на Ваню. Снова на меня. — Слава. — Мою короткую форму имени давно не произносили с таким нажимом. — Что ты сделала?
Ответить на её вопрос мне не даёт громкий стон. Мы с Леной одновременно поворачиваемся в его сторону; тень за ширмой поднимается с постели, кажется, обхватывает голову руками.
— Мы что, вчера что-то отмечали? — спрашивает хриплый, неприятный голос, напоминающий скрежет ногтей по металлу. — Голова раскалывается…
Я не понимаю, кто первой срывается с места: я
