Если бы в этой стране кто-то, когда-нибудь составил нормальный рейтинг популярности, и не взглянув утром на градусник и с него списав показания популярности действующего президента по Фаренгейту, а спросил бы людей, то Джимми уделал бы нынешнего главу по всем правилам. Людям нужно верить в чудо и в чудо-людей, в то, что они есть, в то, что они лучше обыкновенного человека и даже тебя самого. Они все знают, они все могут, за ними надо идти, куда – не важно, они знают куда надо! Человек, который хоть раз в жизни слышал Джима, был готов идти сдавать за него кровь, всю до последней капли и если надо, то выпить ее сколько нужно и у его врагов. Если Джим сам заговаривал с таким человеком, то он автоматически записывался в кандидаты в лоно святых, нашей церквушки. Правда лоно святых, окружавших Джима, особенно во время справления им нужд, было уже давно сформировано довольно плотным кольцом и пробиться туда не представлялось возможным. Кстати, самого Джима к тому времени уже никто не называл Джимом. Кроме меня все к нему обращались на ТЫ, но на именно такое ТЫ с больших букв, и произносилось это так же величественно как и писалось. За глаза Джима все, соответственно называли Он, с одной заглавной буквы – все-таки третье лицо, как ни крути. Местные же Джима называли Набии, в любых случаях. Я не знал, что означало это слово, но мне кажется, я уже где-то его слыхал.
Вообщем где-то примерно так, потихоньку, помаленьку мы с нашими набиизятами или лучше набиизявцами добрались до пригородов Столицы. Меня удивляло, почему правительство никак не реагирует на перемещение такой огромной массы народа, нас было, по меньшей мере, тысяч сто. Во всех, городках, которые мы проходили, наличие какой-либо власти, а тем более военного присутствия не наблюдалось, лишь, когда наше путешествие стало подходить к концу, над нами стали иногда пролетать военные вертолеты, да и то высоко. А то, что наше путешествие, впрочем, как и весь путь земной подходят к концу практически одновременно, я понял, когда увидел через щелку в брезенте оборонительную линию, аккурат перед началом первых кварталов – траншеи, колючая проволока, мешки с песком, пулеметные гнезда, танки, пушки и много, много касок и автоматов. Мы уверенно подошли на расстояние полета стрелы и так же уверенно встали. Джим со своим политбюро, ушли в свой штаб на совещание – в одном из городов, благодарные фанаты подарили Джиму огромный красный шатер, расшитый золотыми попугайчиками. Я почему-то был уверен, что первый залп из пушек будет именно по нему. В шатре наверняка снова нарезали бумажки с крестами и скоро приступят к гаданию на кофейной гуще, но тут из динамиков прозвучал голос самого Зевса, от том, что всем надо расходиться – нам тут и без вас тошно и жрать нечо, зато есть разрешение правительства на округление населения страны, которое как раз выпирает тысяч так на сто, таких вот голодранцев. Затем нам дали три минуты до начала розыгрыша подачи противником, а наш тренерский состав все никак не мог объявить комбинацию, хотя таймаут уже подходил к концу. Тут меня прострелила мысль, о том, что у меня практически на передовой стоит грузовик набитый чемоданами с деньгами! Меня начало тошнить и скручивать. Я начал ползать по своим баулам и ощупывать их как слепой. Почему, вы спросите, я не оставил большую часть в сейфе, а все взял с собой? В этот момент я и сам себя пытал этим вопросом и не находил ответа в пустой голове.
Прошло две минуты. Голос с Олимпа громко объявил, что у нас осталось минута, чтобы разойтись или помолиться и начал обратный отсчет. Вертолеты начали делать боевой разворот, а танки совсем нехорошо загудели. Тут из шатра вышел улыбающийся Джим, за ним вся его братия с такими лицами, будто у них у всех кто-то резко умер. Елен осталась внутри, видимо ей срочно понадобилось прилечь. Джим, молча, зашагал к линии обороны военных, и лишь проходя мимо меня, на секунду положил мне руку на плечо. Мужчины недовольно загудели, женщины схватились, кто за сердце, кто за рот и начали тихонечко подвывать, родившиеся к тому времени дети заплакали, не родившиеся – недовольно забили ножками в утробах. Затем все враз стихло и стало слышно, как пули чешутся в стволах и затворах, как им тесно в рожках и обоймах, как им хочется напиться человеческой крови, нарваться мяса и наломаться костей. Наступил критический момент. Джим подошел уже вплотную к траншее. Голос Вершителя Судеб прокашлялся в динамике и спросил, явно пытаясь напускной сердитостью заглушить волнение:
— Ты Джим Гаррисон?
— Да, это я, генерал Франко Баптисто, — спокойно, но почему-то громче самого генерала ответил Джим. – Но это не единственное, что я знаю. Я знаю, например, что когда ты был полковником, то ты уговорил своего любовника застрелить тогдашнего главнокомандующего. Бедный Энрике, он сделал все, как ты просил. Потом ты лично руководил его пытками и расстрелом, но он тебя не выдал. Это ведь было тебе не впервой, помнишь, когда ты был капитаном, еще при колонии, то еще тогда расстреливал демонстрантов? А молодым лейтенантом, куда делись Лючия с ребенком? Ты был уверен, что их никто не найдет в том болоте и ты спокойно сможешь жениться на дочери своего полковника. А помнишь, Анголу, Франко?
Динамики, все это время, молча сопевшие (хотя это они может быть просто очень громко фонили), прервали свое молчание, видимо обладатель небесного голоса не пожелал слушать о том, что происходило в Анголе, и послышался сиплый крик: «Огонь!» Ничего не произошло и после небольшой паузы, голос застрочил как из так и не выстреливших пулеметов: «Огонь! Огонь! Огонь…» постепенно захлебываясь, он перешел на хрип и затих. К тому времени Джим уже был на гребне траншеи и кто-то из ближайших к нему солдат, стоя на одном колене, уже пытался поцеловать край его простыни, той самой в мелких розовых поросятах. Проведенный нами через пустыню народ, что-то такое почувствовал и с радостными криками бросился на уже бывшую линию обороны, где началось массовое и неорганизованное братание с военными. Выстрелы в воздух, обнимания, целования и чепчики ввысь. Я вылез из своего инкассаторского грузовика и попытался протиснуться к Джиму, но это было не под силу человеку. Лишь змея, могла прошмыгнуть между ног, что и сделала Елен, подоспев к Джиму с каким-то графином воды, принялась поить триумфатора и утирать ему эфемерный пот со лба, сосредоточенно при этом сдвинув брови. А тем временем Джим сказал, что-то в духе: «А теперь айда во дворец». И все двинулись в центр, к президентской резиденции. Где-то по городу уже шли небольшие столкновения между полицией и восставшими, которые восстали, как только мы приблизились к городу. Но мы как огромная волна шли по улицам города, в которой гасло любое пламя конфликта и все становилось частью этой водной массы. Нас стало так много, что когда мы вышли на центральную площадь и застопорились из-за человеческой пробки, то ходить можно было уже лишь по головам. Джима практически вынесли на руках к входу во дворец, охрана которого тут же покидала свое оружие на землю. Джимми вручил их начальнику в обмен на его шпагу, первые, что попалось под руку – апельсин. Джим зашел ненадолго вовнутрь сам, попросив свих сопровождающих обождать немного у входа. Я залез на уличный фонарь и мог все хорошо с него рассмотреть. Какой разговор происходит сейчас внутри дворца я себе примерно представлял, так как наблюдал уже один раз свержение Джимом диктатора, правда калибром помельче, и не при таком скоплении народа. Через десять минут от задних ворот отъехал бронированный автомобиль с темными стеклами и не менее темным президентом внутри и начал осторожно пробираться сквозь толпу, которая уже не столь осторожно проверяла данный транспорт всеми подручными средствами на предмет его крепости. Но в это время на балкон вышел Джим и машину оставили в покое, начав протискиваться поближе, чтобы услышать что-то наверняка очень важное. Пока помощники бывшего президента, а ныне пламенные борцы за очередную свободу своего народа, суетливо устанавливали микрофоны и усилительную аппаратуру, а также попутно скидывали вниз знамена и гербы теперь уже бывшего режима, Джимми просто махал рукой, как машут пароходу который, отплывает слишком долго. Толпа ревела, как на финале премьер лиги, и будто бы голы забивались каждую минуту. Воспользовавшись паузой, к Джиму на балкон тихонечко просочились его опостыли и чуть позже Елен, которая к тому времени уже успела переодеться в блестящее оранжевое платье. Видимо она быстренько обнаружила, по следам отступления президентской супруги в виде разбросанных манто и рассыпанного жемчуга, ее гардеробную и нашла в ней кое-то по своему размеру. Толпа продолжала гудеть и раскачиваться, патроны к тому времени уже у всех позаканчивались и военные просто трясли автоматами над головами. Когда, наконец, после волшебных слов: «Раз, два, три», появился звук, Джим поднял вверх какую-то бумагу и сказал, что нет у них теперь больше президента. Все вокруг радостно заорали, как будто Джимми объявил, что каждый из них выиграл по автомобилю.
