отслеживаете? — поинтересовался я.
— У нас свои методы, — сказал он. — Извини, сейчас я большего сказать не могу. Государственная тайна, перед прочтением сжечь, после сжигания написать рапорт и застрелиться, все такое. Но метода надежная, сбоев не дает.
— Ясно, — сказал я, хотя ничего мне ясно не было.
То есть, я здесь такой не единственный? Нас так много, что нами отдел КГБ занимается? Видимо, рассказывать им о том, что СССР скоро развалится и настанут лихие девяностые, уже бесполезно.
Они это уже и так должны знать.
Но почему же они ничего не предпринимают? В смысле, это ли не истинная цель существования КГБ — выступать на защите страны и всех ее граждан?
Ну, это в идеале, конечно.
Сашка достал из кармана блокнот и обычную шариковую ручку. Те еще инструменты для допроса, но удивительно, что он вообще что-то записывать решил. Слишком это с его образом не вязалось.
— Так из какого ты года, Чапай? — спросил он.
— Из две тысячи девятнадцатого, — сказал я.
— Значит, еще до эпидемии, — сказал он.
— Эпидемия?
Он округлил глаза и сделал страшное лицо.
— Пандемия. Самоизоляция. Десятки тысяч смертей, опустевшие улицы городов. Оформление специального пропуска, чтобы вообще из дома выйти.
— Похоже, вовремя я оттуда дернул, — сказал я.
— Да на самом деле не так все плохо, — сказал он. — Цивилизация, так сказать, устояла, общество потребления спокойно продолжило потреблять.
— Похоже, ты знаешь о будущем больше меня.
— А ты думал меня удивить тем, что Союз скоро развалится? — спросил он. — Так это и не новость вовсе, нас уже предупреждали.
— И вы, я так понимаю, это просто к сведению приняли, — сказал я.
— Ну, не так все просто, но об этом позже, — сказал он. — Давай сначала с твоей личностью разберемся. Как ты умер? От старости или тебя грузовиком каким-нибудь переехало? Хотя, о чем это я, такие, как ты, под грузовики не попадают, а если и попадают, то жалеет об этом, обычно, сам грузовик. Значит, от старости?
— Э… — сказал я.
— Что такое?
— Почему ты думаешь, что я умер?
— Это же очевидно, — сказал он. — Ты — провалень…
— Кто я?
— Провалень, — повторил он терпеливо, как будто с маленьким ребенком разговаривал. — Ты что сделал? Провалился из будущего в прошлое, в наши, так сказать, темные века. Значит, ты — провалень. Это такой термин у нас в отделе. Есть, конечно, еще один, но он только для внутреннего потребления, потому что очень обидный.
— Вот сейчас любопытно стало.
— Даже не спрашивай, — сказал он. — Итак, ты провалень, а девяносто пять, если не все девяносто семь, процентов провальней оказываются здесь у нас исключительно потому, что там у вас они померли.
— Я бы такое запомнил, — сказал я.
— Тоже не факт, — сказал он. — Защитные реакции психики, все такое. Сколько тебе в две тысячи девятнадцатом было?
— Сколько и сейчас.
— Значит, все-таки грузовик, — сказал он. — Ну, образно говоря. Может, тебя вообще убили. Судя по продемонстрированным навыкам, работа у тебя там была вполне опасная.
— Вообще-то, я детей в школе учил, — сказал я.
— Стесняюсь спросить, чему?
— Тому же, что и здесь.
— И там физрук, и тут физрук, — задумчиво потянул он. — Потрясающая стабильность, но ничего удивительного тут нет. Многие пытаются работать по своей прошлой-будущей профессии и у кого-то даже получается. Странно, конечно, что ты тут сразу же трудоустроен оказался, но я и не такие совпадения видел. Был, скажем, у нас случай с одним пилотом…
Разговор приобрел какую-то сюрреалистическую окраску. Они знают, откуда я, знают, что будет дальше, причем, скорее всего, куда дальше, чем я смогу им рассказать, а значит, моя ценность в качестве прогнозиста стремится к нулю. И я все еще не понимаю, почему мы разговариваем обо всем этом у меня на кухне, а не у него в кабинете, где толстые бетонные стены, решетки на окнах, а стулья намертво привинчены к полу.
Пожалуй, мой шок от этого разговора превосходил даже тот шок, который я испытал сразу после перемещения. Там меня хотя бы ребята со своей попыткой гоп-стопа немного отвлекли…
— … выходит, ты не помнишь, как помирал, — заключил он в окончании монолога, большую часть которого я, занятый своими мыслями, прослушал.
— Я не уверен, что вообще умирал, — сказал я. — Не было к этому никаких предпосылок.
— Ну, может, и не грузовик, — сказал он. — Может быть, тромб. Или инсульт. От такого, знаешь ли, никто не застрахован, будь ты хоть тысячу раз физрук. Но с донором, я смотрю, ты быстро освоился.
— С чем? — опять не понял я.
— С тем телом, в котором ты сейчас, — сказал он. — В которое произошел темпорально-ментальный перенос твоего разума и которое по счастливой случайности тоже физруком оказалось трудоустроено. У тебя хоть какие-нибудь воспоминания от предыдущего владельца остались?
— Нет.
— А если в темных уголках подсознания поискать?
— Все равно нет.
— А ты хорошо искал?
— Со всем старанием, — сказал я.
— Жаль. Значит, придется все-таки на этот предмет министерство обороны трясти, — вздохнул он. — Ты ведь там у себя тоже где-то служил, так?
— Да, — не стал отрицать я.
— И где?
— В спецназе, — в подробности я вдаваться тоже не стал.
— А чего потом в физруки подался?
— Пережил экзистенциальный кризис, — сказал я. — В результате которого пришлось жизненные приоритеты немного пересмотреть.
—
