на месте, а эти краски, летящие в сторону, – это отражение зимнего заката, нечеткое потому, что стекло покрыто льдом и копотью. Вот поезд действительно перемещается в пространстве со средней скоростью пятьдесят километров в час, а среди четырехсот его пассажиров имеется субъект, размышляющий в этот момент, счастлив он или несчастлив?
Алексей никогда не был счастлив полностью. Все ему чего-то недоставало. Скоро он полетит во Владивосток, потом увидит море, тропики, будет работать (в соответствии с вашими заветами, дорогой отец и учитель Дампфер), писать стихи, заниматься фотографией, мечтать о встречах. Счастье? Да, но Вера… А если бы с Верой все было хорошо, был бы он тогда счастлив? Вряд ли. Нашлось бы еще что-нибудь. Человек не может быть полностью счастлив, потому что он должен идти вперед.
Максимов выбросил сигарету, захлопнул дверь, секунду постоял в красноватом сумраке тамбура и прошел в вагон. Он увидел, что возле их мест толпится народ. Слышался рокот гитары. Карпов пел «Парня с Петроградской стороны». Рядом с ним сидела проводница, толстая девушка с льняными волосами и голубыми глазами.
– Макс! – крикнул Владька. – Обрати внимание на это дитя фиордов. Поморка! Северная девушка! Сольвейг, а?
– Ой, да ну вас! – Девушка вспыхнула и убежала.
…На полустанке не было платформы, и ребята, навьюченные рюкзаками, с лыжами в руках, стали прыгать вниз, как десантники из самолета. Из вагона им махали и кричали новые приятели – шахтеры из Донбасса, завербованные на Шпицберген. Тут же стояла с желтым флажком проводница. С грустью она смотрела, как выпрыгивают, даже не обернувшись, веселые попутчики. Вот так всегда.
Поезд пролязгал, простучал, сунул голову в лес, вскрикнул на прощание, вильнул хвостом и исчез. Мела пороша. Друзья огляделись по сторонам. Близ бревенчатого станционного здания сгрудилось десятка три избушек, над трубами которых трепались сизые клочья дыма. Горизонт был зубчатым: вокруг во всем великолепии стоял хвойный лес. Накатанная колея пряталась в нем.
Друзья надвинули шапки, положили лыжи на плечи и пошли к станции, скользя в своих тяжелых ботинках. С грохотом они ввалились в буфет и разбудили продавца, дремавшего за прилавком. Из-под халата у него выглядывала засаленная телогрейка, в недельной щетине слабо мерцали глазки. Буфет был засижен мухами. За стеклом стояло несколько бутылок шампанского, валялись две-три банки консервов.
– Откуда и куда, люди хорошие? – подозрительно мигнул буфетчик.
– Мы, дед, с Частой Пилы, – ответил Максимов.
– A-а… Ну как там?
– Чего?
– С промтоварами как там у вас?
– Блеск! Вот что, дед, вскипяти-ка нам чайку и отвесь полкило колбаски. Автобус на Круглогорье когда будет?
Буфетчик объяснил, что автобус будет не раньше чем через час, постоит здесь с полчасика и потом только тронется в обратный путь.
– Шассейка у нас никудышная. А в Круглогорье, граждане, хорошо. И масло вам, и сахар! Все через нас и мимо нас к ним идет. Строительство там.
Ребята решили идти на лыжах вдоль «шассейки» до тех пор, пока их не нагонит автобус.
…Они шли уже больше трех часов, а лесу все не было конца. Торжественно нависали над лыжней ветви елей. Ели, ели… Могущественное племя в богатых зеленых шубах с белыми выпушками, а среди них, как бедные родственники, зябкие осинки и березки. Временами в лесу попадались впадины, на дне которых угадывались замерзшие ручьи. Тогда лидер Владька Карпов усиливал темп, отклонялся в сторону и начинал крутить слалом.
Алексей, который ходил на лыжах гораздо хуже Карпова, уже порядком устал от бега, от тишины и заскучал от безлюдья, когда на фоне сплошной хвои мелькнула красно-желтая табличка автобусной остановки – визитная карточка прогресса.
– Все! – сказал Максимов и воткнул палки в снег. – Пусть занесут меня метели. «А жене скажи слова прощальные». – С добрым чувством он облокотился о столб. Столб был срублен, обтесан и врыт в землю людьми. Они, наверное, галдели и дымили махоркой, когда проделывали это.
– Притомился, витязь? – спросил Карпов. – Ну ладно, поищем жилья. Раз тут остановка, значит должно где-нибудь быть жилье.
– Чую запах! – по-сусанински завопил Максимов и добавил деловито: – Дымком потягивает. Щами.
– Селедочкой! – простонал Карпов.
– Перцовкой! – гаркнул Максимов.
– А может, тут резиденция этого… знаешь, с рогами, с хвостиком?
– Душу заложу! – рявкнул Алексей.
Из-за поворота дороги показался грузовик с крытым кузовом. Он шел медленно, погружался в ухабы и выныривал из них, как катер в тяжелых волнах. Ребята замахали перчатками и палками. Поравнявшись с ними, водитель открыл дверцу и молча уставился.
– Вы не в Круглогорье? – спросил Максимов.
– На Стеклянный я. – По лицу водителя было видно, что в нем борется любопытство с мужской суровостью.
– Эх, жаль!
– А чего? Залазьте, подброшу.
Он вылез из кабины, потоптался в снегу и потом, когда ребята уже взгромоздились в кузов, равнодушно спросил:
– Агитпробег, что ли?
– Нет, мы врачи.
– Ага, – сказал шофер так, будто теперь для него все стало ясно, как будто он привык видеть врачей, передвигающихся попарно в лесу на лыжах.
Грузовик начал карабкаться по ухабам довольно резво. Ребята катались на каких-то мешках и стонали от смеха. Вдруг машина покатила ровно. Карпов подполз к заднему борту и увидел внизу огромный карьер, желтые отвалы песка, копошащихся людей, грузовики, бульдозеры…
Машина мчалась с бешеной скоростью и через полтора часа въехала в поселок. Остановилась. Появилось розовое лицо водителя с сигаретой в зубах.
– Станция «Вылезай», – сказал он. – Вам к Са- ше, что ли?
– Что?
– Ну, к доктору нашему, что ли, в больницу?
– Вы его знаете?
– Кто его не знает!
Ребята попрыгали вниз.
– Тут близко. Советую по льду срезать. В березовой роще больница.
Максимов протянул ему четвертную. Водитель покосился на деньги, выбросил окурок и зашагал к машине.
– Эх, медицина! – протянул он как-то разочарованно.
Алексей хмыкнул, покрутил ассигнацию и почему-то сунул ее в карман Владькиной куртки.
Над Круглогорьем небо было чистым. Лишь маленькие, узкие тучки, как лодки, стремительно мчались по небу, словно пытаясь догнать сдвинутую к северу тяжелую армаду. Крепкий ветер господствовал здесь, шумел в проводах, клонил ели и веселил людей. Солнце висело за старенькой церковкой, делая ее загадочной. Косые лучи освещали крутобокий холм-погост, на котором крестики были словно вырезаны из фольги, словно дрожали на ветру.
Ребята пошли по мосткам, с интересом поглядывая по сторонам и вызывая любопытство редких прохожих. На них оборачивались, шептались за спиной, а когда они скатились на лед озера, к обрыву набежала кучка ребятишек.
…В этот час Зеленин выехал на лыжах на лед. Эти одинокие прогулки стали для него системой, но каждый раз, скатываясь с берега, он испытывал острую тоску. Прошло уже
