Я-оно поднесло рюмку к губам. Светлая поверхность жидкости морщилась концентрическими узорами в ритм колебаний поезда: тук-тук-тук-ТУК. Доктор Тесла машинально вращал позолоченную рюмку между пальцами, затянутыми в белую хлопчатую перчатку. Он присматривался, как осторожно пьет я-оно.
Кашлянуло.
— Этот царский контракт…
— Да?
— О чем конкретно Николай Александрович договорился с вами, доктор?
Тесла улыбнулся с откровенной симпатией.
— Прошу доставить мне удовольствие и сказать, что я не ошибался относительно вас, что все это — вовсе не слепая случайность.
— Ну вот! Я вовсе не ваш ассистент, чтобы вы все время устраивали мне экзамены.
— Это правда. Вы — не ассистент. У меня вообще сейчас нет ассистента.
Венгерский коньяк неприятно щипал язык. Я-оно ударило ножкой рюмки о столешницу, прозвучало это словно перестук пустых костей, треск мокрого бича.
— Царь заказал у вас оружие против лютов.
— Так?
— «Гроссмейстер» — это всего лишь хлопушка. Ручная работа, наверняка вы еще не смонтировали заводскую линию, для каждого экземпляра отдельный проект и название. Ремесло. Сколько штук было произведено, дюжина?
— Восемь. Дальше.
Я-оно облизало губы.
— Это всего лишь хлопушки, но вы выполнили контрактные условия, доктор, и теперь едете испытывать свои изобретения в землях Льда; где-то в составе находится опечатанный вагон, в котором…
— Да. — Он поднял ладонь в белом, словесный поток прекратился. Тесла склонился над столиком, неожиданно нарушив симметрию. Новая стереометрия взглядов навязала новые контексты. — Вы понимаете, что сейчас я разговариваю с вами не в связи с тем, что вы спасли мне жизнь. Мы оба люди разума. Подобное стремится к подобному, неоднократно в своей жизни я убеждался в этом, люди находят друг друга подсознательно, они знакомы еще до того, как познакомятся, еще перед тем, как услышат один о другом.
— Плохое к плохому, хорошее к хорошему, правда к правде, ложь ко лжи.
— Сейчас я вам кое-что покажу. Посидите.
Он перешел в другой конец купе, в угол возле дверей, по обеим их сторонам размещались шкафы-близнецы. Тесла открыл левый, наклонился и вытащил на ковер тяжелый кожаный саквояж. Тот должен был быть очень тяжелым, учитывая, с каким усилием доктор повернул его и придвинул к столику, поближе к окну. Я-оно отодвинуло ноги. Доктор Тесла выловил из карманчика необычной формы ключик, согнулся наполовину и открыл замок черной сумки. Совсем ненамного раскрыв ее заклепанные в сталь челюсти, уверенным движением он сунул руку во внутреннюю перегородку и вынул красный замшевый футляр в форме цилиндра. Выпрямившись после этого во весь свой рост, Тесла извлек из футляра легкую металлическую подзорную трубку. Смотровую трубку, калейдоскоп — некий оптический прибор, с обеих сторон заканчивающийся линзами: чуть поменьше и чуть побольше. После этого он поднес прибор к глазу, глядя в линзу побольше.
После этого он буркнул что-то под нос по-сербски.
— Пожалуйста.
Я-оно приняло аппарат с преувеличенной осторожностью. Кольца темного металла заходили одно на другое, сходясь в белых обоймах из слоновой кости; на среднем кольце была небольшая эмблема, изображающая символическое солнечное затмение. Солнце было сделано из желтой эмали, Луна — из матово-черной.
Доктор Тесла ожидающе глядел на меня. Я-оно пожало плечами.
— Что это такое?
— Интерферограф. Поглядите сами.
Я-оно глянуло. Инстинктивно направило трубку в окно, к Солнцу и уральскому пейзажу — но это не была подзорная труба, инструмент не приближал видов, он вообще ничего не показывал, кроме бегущей по средине линзы ничем не примечательной последовательности из пары десятков световых бусинок. Зато фон оставался совершенно черным.
— Ну и?
— Вы помните, что говорили о Царстве Льда? «Да, да. Нет, нет».
— Это, скорее, предчувствие… Лёд… Люты живут в мире двухзначной логики. То есть — если живут.
— Вы этим занимаетесь?
— Математикой, логикой, ну, занимался.
— Тогда сами скажите, можно ли признать это определенным видом доказательства.
— Что?
— Свет. — Тесла сел, возвращая симметрию. — Я начал интересоваться этим после первых опытов со сжиганием соединений тунгетита. Ведь чем, собственно, является тьвет? Темнота — это отсутствие света — как темнота может вытеснить свет? Как она может отбрасывать тени, являющиеся светом?
— Игрушка для салонных спиритистов.
— Это тоже. И все же…
Я-оно положило цилиндр на столик, тот сразу же начал кататься между рюмок.
— И вы верите в подобные вещи, доктор? Предсказание, ясновидение, призвание духов? Здесь, в Европе, этим до сих пор еще увлекаются: теософы, розенкрейцеры, гностики, оккультисты — последователи Рудольфа Штайнера[65]; впрочем, вы сами видели, как забавляется княгиня — ведь видели?
Тот потер костистый нос, впервые проявив замешательство.
— Не путайте меня с Эдисоном, я никогда не изобретал телефон для разговоров с умершими. Меня называют Чародей, Wizard, потому что невежд поразить очень легко, но я с детства занимаюсь наукой. Я человек науки, который понимает, как много явлений наука еще не охватила. Когда я был гостем Королевского Общества в Лондоне, то имел возможность ознакомиться с доказательствами пересылки мыслей на расстояние. Лорд Рейли показал мне фотографию материализующейся эктоплазмы. Жена сэра Уильяма Крукса поразила меня своими способностями в искусстве левитации. И очень много полезного я вынес из бесед со свами Вивеканандой, когда мы говорили о ведической космологии.
…Я не знаю всех свойств тьвета. Так или иначе, я не занимаюсь тем, чего не могу увидеть, измерить, описать. Это, — показал он на интерферограф, — очень простое устройство, состоящее из стекла, двух перегородок со щелями и фильтра. Интерференция света является доказательством того, что свет — это волна. То, что свет имеет волновую природу, было очевидным со времен Максвелла, с опытов Юнга. И в то же самое время, очевидным является и то, что свет состоит из отдельных молекул, мчащихся с определенной энергией. В тысяча восемьсот девяносто шестом, когда фурор делали телеграфы Рентгена, я сам проводил многочисленные эксперименты, в которых потоки частиц света ударяли в тонкий щит, передавая ему весь свой момент движения. Через несколько лет, доктор Эйнштейн описал эти явления в своей квантовой теории. Так что нет никаких сомнений, что на этом, наиболее базовом уровне действительности имеется противоречие: свет одновременно является и не является волной, является и не является молекулами. Если бы он был только лишь молекулами, тогда в интерферографе вы увидели бы две яркие точки — места, где световые лучи проходят через две щели. Но, поскольку свет обладает еще и волновой природой, он интерферирует, накладывается сам на себя. Там, где амплитуды складываются, свет более яркий, а — хотя для данного эффекта еще нет достаточно хорошего объяснения — там, где нивелируются, вы видите разрывы в линии. Lichtquant[66] в том же самом месте есть, и его нет; одни и те же Lichtteilchen[67] имеются тут и там. Разве это логика Аристотеля? Это отрицание Аристотелевой логики! Но ведь мы видим это собственными глазами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
