По правде говоря, ведерко из‑под краски – идеальное хранилище, ей только надо поместить его туда, где никому не придет в голову его искать и откуда она сама сможет беспрепятственно брать деньги по мере надобности. Ну конечно, у отца. Спрятать деньги у него в подвале, среди старого хлама, который он скопил за много лет. Старая детская кровать Эвы. Яблоки, которые лежат и гниют в старом ящике, где раньше зимой хранилась картошка. Сломанная стиральная машина. Эва сбилась со счета, пришлось начинать заново. Руки ее вспотели, но купюры легко скользили в руках, и вскоре в большой кучке рядом с ней было уже полмиллиона, и это было еще далеко не все. Муж Майи. Возможно, это весьма сомнительный тип – если сама Майя была шлюхой, то кем же тогда мог быть ее муж? Наркодельцом или кем‑то в этом роде? Возможно, у них обоих не было никаких моральных принципов. «А интересно: у меня‑то они есть?»‑пришло ей вдруг в голову. Она приближалась к миллиону, количество несосчитанных денег, наконец, стало уменьшаться. Все эти деньги, думала она, взяты из бюджета сотен семей в этом городе; на самом деле они должны были пойти на пеленки или консервы; думать об этом было странно. Сейчас она считала сотенные, это требовало больше времени. Она решила, что самые красивые – пятисотенные бумажки: и цвет, и узор – красивые синие купюры. Миллион шестьсот… Пальцы ее заледенели, теперь она считала купюры по пятьдесят крон. Если у него есть номер ее машины, то получить адрес – дело нескольких минут, он может позвонить в автоинспекцию, если он и вправду заметил машину. Миллион семьсот. И еще несколько пятидесяток. Майя была почти у цели. Миллион семьсот. Куски фольги были разбросаны вокруг и сияли, как серебро, освещенные лампой на потолке. Она снова сунула их в ведро и поднялась наверх, ей показалось, что нога болит уже не так сильно, может, она замерзла в подвале? Черные волосы Эвы свисали по обе стороны лица, как сосульки. Она поставила ведро в чулан и вернулась в ванную, быстро встала под душ, под горячую воду, вылезла и оделась. Лицо миллионерши в зеркале сейчас было более напряженным и озабоченным. Ей нужен брезентовый чехол – накрыть машину, на случай, если он ездит вокруг и вынюхивает. А может, вообще купить новую машину? Например, «Ауди»? Не самую большую, можно подержанную. И вдруг она поняла, что не сможет этого сделать. Она могла покупать только молоко и хлеб – как раньше. Даже Омар удивится, если в корзинке у нее будет больше продуктов, чем раньше. Она прохромала в чулан и взяла ведро. Ну, это решаемо. К тому же можно переехать. В ящике кухонного шкафчика она нашла алюминиевую фольгу, аккуратно запаковала пачки денег и положила их в ведерко, оставив одну. На нее она налепила кусок скотча, немного подумала и написала «Бекон». И положила в морозильную камеру. Не может же она сидеть вообще без денег! Из шестидесяти тысяч в маленьком ведерке осталось не так много. Она оделась и вышла на улицу. Сначала заглянула в почтовый ящик – она совсем про него забыла. И увидела зеленый конверт – из Национального совета по делам искусств. Улыбнулась, пораженная. Стипендия.
***
– Ты начала выходить по вечерам, – улыбнулся отец. – Это хороший знак.
– Почему это?
– Я тебе вчера весь вечер звонил, до одиннадцати.
– Ах, нуда. Я выходила.
– Что, нашла, наконец, того, кто тебя согреет? – поинтересовался он с надеждой.
«Я чуть не околела от холода, – подумала она, – всю ночь просидела по уши в дерьме».
– Ну да, что‑то в этом роде. Только ни о чем больше не спрашивай.
Пытаясь казаться загадочной, она обняла его и вошла в дом. Ведро стояло в багажнике, она принесет его попозже и спрячет в подвале.
– А у тебя что‑то случилось?
– У меня неожиданно включилась пожарная сигнализация, все ревела и ревела, и я не смог сам ее выключить.
– Ах, вот как? – спросила она. – И что же ты сделал?
– Позвонил в пожарную часть, и они сразу же приехали. Очень милые ребята. Ну, садись. Ты надолго? Можешь побыть подольше? Кстати, а сколько Эмма будет у Юстейна? Ты же не собираешься отдать ее ему?
– Не говори глупости, мне такая мысль и в голову не приходила. Я могу побыть подольше и даже приготовить нам с тобой ужин.
– Не думаю, что у меня что‑то есть к ужину.
– Тогда я поеду и куплю.
– Нет, чтобы ты еще и меня кормила! У тебя нет денег. Я вполне могу съесть тарелку каши.
– А как насчет вырезки?
– Мне не нравится, когда ты меня дразнишь, – сказал он с кислой миной.
– Я сегодня получила стипендию, а больше мне это отпраздновать не с кем.
Возразить отцу было нечего. Эва вышла, принялась что‑то искать в доме, и он постепенно успокоился, сердце забилось ровнее. Именно этих звуков ему не хватало больше всего, звуков, производимых другим человеком, который дышит где‑то рядом, что‑то делает; у него есть и радио, и телевизор, но разве это в счет?
– Газеты читала? – спросил он чуть позже. – Прикончили бедняжку в собственной постели. Поленом бы его по башке. Бедняга. Так обращаться с девушкой, когда она на все готова – и кровать свою предоставила, и услуги; это просто неслыханно! Что‑то мне имя ее показалось знакомым, но никак не могу вспомнить, почему. Ты читала об этом, Эва?
– Нет, – прокричала она с кухни.
Он наморщил лоб.
– Ну, нет так нет. Ладно. Потому что, если бы это был кто‑то из знакомых, то я бы выследил этого типа и дал бы ему по башке поленом. Ведь представь себе: единственное наказание, которое ему уготовано, – это телевизор в камере, а еще завтрак, обед и ужин каждый день. Мне интересно: кто‑нибудь спрашивает их, раскаиваются ли они в том, что сделали?
– Наверняка. – Эва завязала пакет с мусором и пошла к двери. Теперь ей следовало быть осторожной. – Они учитывают это, когда определяют степень вины, проявляет ли человек какие‑то признаки раскаяния или нет.
– Ха! Они могут сказать что угодно и легко отделаться.
– Думаю, это не так просто. Ведь у них же есть разные эксперты, которые могут определить, врет человек или нет.
Она сказала это, и ей самой стало страшно.
Эва вышла из дома, и он слышал, как она возится с крышкой мусорного бака. Он подождал немного, но она не вернулась в дом. С девочкой что‑то происходит, подумал он, судя по всему, она занимается чем‑то, о чем не хочет мне рассказывать. Я все‑таки неплохо ее знаю и вижу, когда она что‑то скрывает, так было, например, когда умерла фру Сколленборг. У девочки случилась тогда жуткая истерика, и в этом было что‑то ненормальное, старухе было почти девяносто, никто из детей ее не любил, она была старой хулиганкой. А сейчас она возится в подвале, что она там делает?
Он размышлял об этом, пытаясь прикурить от одноразовой зажигалки; она никак не хотела давать огонь; он сильно потер ее между сухими ладонями, пока, наконец, не смог прикурить. Ему удавалось до десяти раз извлекать огонь из пустых зажигалок. Да уж, пенсия приучает к экономии, подумал он.
– Что ты хочешь еще, кроме вырезки? – спросила Эва. Она, наконец, поднялась из подвала, держа в руках форму для запекания.
– Зачем тебе эта штука?
– Нашла в подвале, – быстро ответила она. – Запеку в ней овощи.
– А разве овощи не варят?
– В этой штуке тоже можно. Ты любишь брокколи? Если сделать ее нежной, немного соли и сливочного масла?
– Посмотри, хватит ли у меня красного вина.
– У тебя его прорва. Я даже не знала, что у тебя целый склад в подвале.
– Это на тот случай, если я лишусь своей помощницы по хозяйству. Ни в чем нельзя быть уверенным. Власти коммуны все думают, на чем бы сэкономить, только в этом году они собираются сэкономить двадцать миллионов. – Он яростно попыхивал сигаретой, словно давая понять, что не желает слышать никаких комментариев.
– С каких пор тебя стала интересовать еда? – спросил он неожиданно. – Ты же обычно ничего, кроме хлеба, не ешь.
– Может, я начинаю, наконец, взрослеть. Да не знаю, просто захотелось почему‑то. И вообще: каша и вино плохо сочетаются.
– Ерунда. Хорошая ржаная каша, да еще со шкварками, и если хорошо посолить, да красного винца, – вот это объедение!
– Я поеду к Лоренцену, там хорошее мясо. Еще что‑нибудь хочешь?
– Разве что вечную молодость, – хмыкнул он.
Эва наморщила лоб. Она не любила, когда он так говорил.
Как ни в чем не бывало, она попросила взвесить ей полкило вырезки.
Продавщица за прилавком имела исключительно цветущий вид, на руках у нее были одноразовые перчатки, она решительно ухватила солидный кусок мяса, темного, цветом напоминающего печенку. Неужели вырезка действительно так выглядит?
– Вам куском или порезать? Она уже занесла нож.
– Не знаю… А как лучше?
– Тонкие куски. Дождитесь, когда масло станет темно‑коричневым, а потом быстро опустите их на сковородку. Очень ненадолго. Представьте, что надо пробежать босиком по только что уложенному асфальту. И ради бога, только не жарьте!
