– Как вы считаете, я правильно поступила, что показала вам?
– Мффф.
– Я только не могу решить, что с ними делать.
– Мффф. Еще кто-нить упомянут? А?
– Да, многие. Врач. Председатель Консервативной партии. Глава Торговой палаты. Потом…
– Достачно. Я понял. Мм.
– Но это не на каждой странице. Тут надо знать, где смотреть.
– Ах вот так!
Я прикусила губу:
– Значит, вы думаете, ничего страшного?
– Ничего страшного – что?
– Видите ли, ко мне приезжал ученый из Кембриджа. Некий Беннет. Он посмотрел книжки и тоже ничего не заметил. А если даже такой умнейший человек, как вы, не сразу поняли, значит бояться нечего и их можно спокойно публиковать.
– Публиковать? Публиковать?!
– Ну да, этот ученый – из Кембриджа. Он интересуется траволечением, целебными свойствами растений, народной медициной – всяким таким. А в книжках как раз про это. Вот он и хочет их опубликовать.
Лорд Стоукс будто очнулся от спячки. Взглянул на меня новыми глазами. И для разнообразия заговорил отчетливо и даже с выражением:
– Ты что, действительно такая тупая? Или только притворяешься?
Все слезы, которые у меня имелись в запасе, в тот день я уже выплакала. И все же мне удалось состроить жалкую мину, губы задрожали, слезинки выступили в уголках глаз. Честно признаться, я сама себе поразилась.
– Но вы ведь даже ничего не заметили, а тот мужчина, из Кембриджа, он… он сказал мне, что если их опубликовать, то денег хватит, чтобы заплатить аренду и… и… и… – Рыдания не дали мне закончить фразу.
От злости и растерянности его лицо побагровело. Седые ресницы и усы на этом фоне словно вспыхнули, а лоб пошел морщинами, как русло пересохшей речки.
– Дом? Мой дом? Да провались он пропадом, мой дом! Даже не думай публиковать эти несчастные записки, маленькая несмышленая бабенка!
– Но мистер Винаблз обещает выставить меня из дома! – заскулила я.
– Джеффри! – заорал его светлость. – Джеффри! – По прошествии целой вечности явился тот лакей, которого я видела на парадном входе. – Тащи сюда Винаблза, да поживее!
Я чуть не прыснула со смеху, услышав, что полудохлого Джеффри просят что-то сделать «поживее». Однако сдержалась и прикрыла рот платком. Лорд Стоукс посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Когда явился Винаблз, лорд Стоукс у него спросил:
– Ты знаешь эту девушку?
– Да, она занимает один из ваших домиков у…
– Пусть себе живет. Бесплатно. Пока я не дам другого распоряжения.
– Но мы уже…
– Не важно. Мой дом – мое решение. Это все. Пшел.
Винаблз развернулся и вышел, даже не взглянув в мою сторону.
Стоукс помахал записной книжкой в воздухе:
– Она в одном экземпляре?
– Порыщу в доме на всякий случай.
– Да уж, пожалуйста. И сообщи мне, если чего найдешь. Хорошая девочка. Теперь проваливай. И если увидишь того придурка из Кембриджа, сующего свой нос куда ни попадя, ты знаешь, что ему сказать, ведь так?
– Да, ваша светлость.
– Тогда ступай.
Я выскользнула из библиотеки так же, как попала в нее. Только я вышла, за спиной раздался новый вопль. Артур курил на улице. При виде меня он затоптал сигарету, подошел и взял меня под руку.
– Осока, что ты задумала?
– Ничего.
– Совсем уж ничего? Тут щепки во все стороны летят. Я видел Винаблза: он шел из библиотеки злой как черт. – По гравийной дорожке, окаймленной рододендронами, Артур довел меня до выхода. Я думала, он будет ругаться, а он спросил: – Можно я к тебе как-нибудь загляну?
Я ответила, что буду рада. Мне было немного не по себе из-за того, что я сделала, да и вообще нужны были друзья. В итоге мы никак определенно не договорились. Он просто сказал, что как-нибудь вечерком зайдет.
30
У меня хороший слух, так Мамочка всегда говорила.
– У тебя хороший слух, оттого и голос хороший. Ты настоящая певчая.
Она употребляла старое слово «певчая», хотя себя обзывала просто певичкой. Она знала уйму песен, но утверждала, что поет и вполовину не так хорошо, как я.
– Если ты певчий, то никогда не будешь нуждаться, по-настоящему нуждаться, – вещала Мамочка. – Пением можно прокормиться. Пением можно поставить мужчину на колени. Пением можно заставить людей выполнять твои желания. Если, конечно, будешь осторожна.
– А ты покажешь, как это делается? – просила я.
– Ни за какие коврижки! Как и со всеми такими штуками: чуть что пошло не так – пиши пропало. К тому же я тебе сто раз говорила: я не певчая. Я научу тебя песням, а ты сама уж разбирайся, как их использовать.
Ох, Мамочка, думала я, как же я скучаю по твоим песням и по чуть-чуть дрожащему голосу! Потом я вспомнила заячью припевку, которую выдала в день Обращения. Странно, ведь Мамочка меня ей не учила. А вдруг учила или я просто своим хорошим слухом где-то ее выцепила и, сама того не сознавая, запомнила? Ведь иногда бывает, что слышишь даже чужие мысли. А что уж говорить про песни или, пуще того, разговоры – некоторые слышно аж за многие мили.
Случалось, когда мне нужно было что-нибудь услышать, я «отращивала» уши. Тогда я думала, что слышу все: что говорят на рынке, на главной улице и между ними. Я слышала, как сплетни стекают с языков и губ и попадают прямо в уши. Ведь сплетни, помимо слов, дают вибрацию – такую же, как волны, улавливаемые моим приемником, – едва заметные помехи в эфире, колебания воздуха. А я их ощущала даже сквозь каменные стены. Я слышала их на расстоянии. Я слышала, как сплетни разносит ветром.
Еще я слышала, как рядом с изгородью пискнула малиновка, а значит – жди гостей. И точно. Винаблз явился рано утром.
Я как раз вышла на улицу развесить мокрое белье. Мой дивный сад в весеннем солнце было просто не узнать. Я села на ступеньку и начала чистить картошку – очищенные клубни бросала в кастрюлю с водой. Я слышала, как взвизгнула калитка – она меня предупреждала, – но глаз не подняла. Только когда он заслонил собою солнце, я посмотрела вверх.
– Не умно, – прошипел он. – Ой как не умно.
Достав из миски большую картофелину, я вырезала глазок и только потом принялась чистить.
– Если ты воображаешь, что чего-то этим добилась, то ошибаешься.
Я покосилась на него:
– Я всего лишь попросила у его светлости совета и получила его.
– Не надо принимать его за идиота.
– Значит, вы думаете, я принимаю его за идиота?
– Ты же сама все это написала. Все – от начала до конца.
– Да ладно! И ваше имя тоже я туда вписала – столько-то раз в разные годы?
Я принялась точить кухонный нож о гранитную ступеньку, на которой сидела. Потом взяла очередную картофелину и сняла с нее шкурку в одно движение – длинной извивающейся лентой. Приподняла так, чтобы он получше видел.
Он выжал из себя полуулыбку, скорее даже четверть, хотя, пожалуй, и на четверть не тянуло.
– Ты умудрилась только все ухудшить.
– Ухудшить? Попробуйте-ка теперь забрать у меня дом! Или прислать этого вашего доктора, рискнете?
Он наклонился, и его проникновенные глаза оказались напротив моих. Затем придвинулся еще ближе и заговорил ровно, доверительно, почти не создавая губами колебаний воздуха:
– Думаешь, ты умная. А допустила глупейшую ошибку. Старая Мамочка Каллен не писала этого. Она бы даже собственного имени не написала. Она была безграмотной, невежественной женщиной.
Я покрепче обхватила рукоятку ножа, но он заметил. Быстро накрыл мою руку своей. Другой рукой взял меня за ухо и шваркнул головой об угол дома.
– Послушай, – произнес он. – Ты хорошо слышишь? – И снова ударил моей головой о стену. – С таким примерно звуком твоя голова будет колотиться о стену обитой войлоком палаты. Послушай еще разок. Ты уже там, в этой палате. А наша беседа тебе просто снится. Ты там. А это лишь воспоминание.
– Джейн Лоут, – сказала я и вывернулась.
Но он уже ушел, исчез меж саванами белых простыней.
Денек, однако, выдался богатым на визиты. Билл Майерс нагрянул ближе к полудню, запарковал патрульную машину так, чтобы было видно из окна, и, сняв фуражку, прошествовал по тропинке к дому. Его неважно постригли: уши теперь казались розовыми и просвечивали. Хотя кто я такая, чтобы критиковать чужие прически.
Он тихо постучался в приоткрытую дверь. Я в это время разливала по бутылкам прошлогоднюю бузинную настойку.
– Осока, ну у тебя и постирушек.
– Хватает, – сказала я и вытерла руки о передник.
Билл отказался от чая, положил фуражку на стол.
– Что ты задумала, Осока?
– Я – задумала?
– Да, задумала. Ходила в большой дом, верно?
– Не стану отрицать.
– Угрожала лорду Стоуксу раскрытием какой-то информации.
– Неправда.
– Прекрати, – резко оборвал он меня. Лицо его ожесточилось. – Кончай уже, Осока. Все очень серьезно. Речь о шантаже. Знаешь, что это слово означает?
Я кивнула.
– Нельзя угрожать людям. Это серьезное уголовное преступление.
– А если эти люди преступили закон? Почему им можно все? Почему им можно запросто, имея семью, якшаться с девушками, а потом откупаться от них нелегальными абортами, и все шито-крыто? Конечно, потом они топают ногами, бьют себя в грудь и кричат: закон, закон. И что ты с ними сделаешь? Ты их…
