уже не слышу шагов моего народа. Нет его на земле. Некому помочь мне, я потерял свой народ.
Раевский сжал в руке ключ с пятиугольной пластиной на конце.
— Да, это она, — Холем говорил бесстрастно и тихо — Ключ ко мне есть, но мне некого больше охранять. Жители города превратились в глину и дым, а я не смог их спасти. А теперь скажи: чего ты хочешь? Скажи мне, чего ты хочешь?
Раевский дышал глиняной влагой и думал, что хочет жить. Он хотел пить, но знал, что это не главное. Нет, ещё он, конечно, хотел смерти всем чёрным людям в коротких сапогах, что приближаются сейчас к дому. Он хотел смерти врагу, но больше всего он хотел жить.
Капитан Раевский воевал всю свою осознанную жизнь и был равнодушен к жизни мирной. Много лет он выжигал из себя человеческие слабости, но до конца их выжечь невозможно. Хирургического напряжения войны хватало на многое, но не на всё. Жить для того, чтобы защищать — вот это годилось, это вщёлкивалось в его сознание, как прямой магазин «стен-гана» в его корпус. Тогда он свинтил орден со своей груди.
Рубиновая звезда легла в глиняную руку, а человеческая рука сжала медную табличку.
Двое обнялись, и Раевский почувствовал, как холодеют его плечи и как нагревается тело Холема. Тепло плавно текло из одного тела в другое, пока глиняный человек читал заклинания.
И вот они, завершая ритуал, зажали в зубах каждый свой талисман.
Чёрные люди, стуча сапогами по ломаному камню, в это время миновали старое кладбище, где могилы росли, как белая плоская трава. Они обогнули горящую общину могильщиков и вошли во двор последнего уцелевшего дома на Торговой улице.
Последнее, что видел Раевский, застывая, был Холем, идущий по двору навстречу к людям в чёрных мундирах. Когда кончились патроны, Холем отшвырнул ненужный автомат и убил ещё нескольких руками, пока взрыв не разметал его в стороны.
Но Раевский уже не дышал и спал беспокойным глиняным сном.
В этих снах мешались ледоход на огромной реке и маленькая лаборатория, уставленная ретортами. Иегуди Бен-Равади поднимал его за плечи и вынимал из формы, словно песочный детский хлебец. Сон был упруг, как рыба, скользил между пальцев, и вот уже глиняный человек видел, как его создатель пьёт спитой чай вместе со старухой в пёстрой шали. Нищие в этом сне проходили, стуча пустыми кружками, по улице, один конец которой упирался в русскую тайгу, а другой — в Судетские горы. Глиняный человек спал, надёжно укрытый подвальной пылью и гнилым тряпьём, спасённый своим двойником и ставший с ним одним целым. Он спал, окружённый бутылями с селитрой и углём, не ставшими порохом, а вокруг лежали старинные книги, в которых все буквы от безделья перемешались и убежали на другие страницы.
Он проснулся через двадцать лет от смутного беспокойства. Он снова слышал лязг танковых гусениц и крики толпы.
Глиняный человек начал подниматься и упёрся головой в потолок. Он увидел, что оконце давно замуровано, но подвал ничуть не изменился. Ему пришлось сломать две стены, чтобы выбраться на свет. Миновав двор со странной скульптурой из шаров и палок, он выбрался на улицу. Глиняный человек не узнавал города, он не узнавал людей, сразу кинувшихся от него врассыпную. Но он узнал их гимнастёрки, погоны и звёзды на пилотках. Он узнал звёзды на боевых машинах, что разворачивались рядом, и, ещё не понимая ничего, протянул к ним руки.
Глиняный человек стоял в пустоте всего минуту, и летний ветер выдувал из него сон. Но в этот момент танк старшего сержанта Нигматуллина ударил его в бок гусеницей. Медный пятиугольный ключ выскочил изо рта, и глиняное время остановилось.
Голем склонился, медленно превращаясь в прах, осыпаясь сухим дождём на булыжник. Он обмахнул взглядом людей и улицы, успевая понять, что умирает среди своих, свой среди своих, защищая свой город от своих же… Всё спуталось, наконец.
Глину подхватил порыв августовского ветра, поднял в воздух и понёс красной пыльной тучей над крышами.
Туча накрыла город пыльной пеленой, и всё замерло. Только старик на городских часах одобрительно кивал головой. Старик держал в руках косу и очень обижался, когда его, крестьянина, называли Смертью.
Какая тут смерть, думал старик, когда мы просто возвращаемся в глину, соединяясь с другими, меняясь с кем-то судьбами, как шапками на татарском празднике.
2022
Кормление старого кота (День кота. 1 марта)
Февраль похож на весну. Эта фенологическая мысль всегда посещала меня при разглядывании солнечного дня за окном.
Плакатное голубое небо, золотой отсвет на домах — в такую погоду опасно, как в известной песне — волнам, предаваться философическим размышлениям. Оттепель в феврале даёт надежду, а вот придёт марток — надевай семь порток. В феврале ты ещё сыт осенью, покрыт зимним жиром. А в марте человек лез в подпол и убеждался, что картошка с репой кончились. Март — время голода, февраль — зимнего жира.
Однако скоро стало холодно. В середине февраля ударили морозы, да такие, что я пробегал по улице быстро, зажимая ладонью дырку в штанах.
Морозный и весенний февраль был в том году.
Я сменил жильё, переехал в маленький четырёхэтажный домик рядом с вечной стройкой.
В этой квартире умерла моя родственница, оставив семье рассохшуюся мебель и множество своих фотографий в девичестве. Квартира эта была выморочной, скоро её должны были отобрать.
Пока же по стенам там висели портреты человека с орденом Красного Знамени в розетке.
Был и человек с трубкой, но пропал не так давно.
Вместе с квартирой я унаследовал кота — пугливого и пожилого.
Звали кота Василий Васильевич Шаумян.
Я сидел у окна и привыкал к незнакомому пейзажу: серому кубу телефонной станции, длинной мёртвой трубе, офису без вывески напротив и веренице мусорных ящиков.
Тот февраль был похож на весну оттого, что нет в Москве снега.
День Советской Армии уже переименовали в День Защитника Отечества.
В наступающих сумерках по Тверской двигалась демонстрация. Красные флаги вместе с чёрными пальто придавали ей зловещий вид.
Продавцы споро собирали свой товар со своих столиков и ящиков, а те, что были лучше устроены, навешивали щиты на витрины ларьков. Я купил в одном из них бутылку водки и пошёл домой.
Там моя жена уже варила гадкие пельмени. Пельмени эти снаружи из белого хлеба, а внутри из чёрного.
У меня жил разведённый друг, готовясь обрести новую семью. Поэтому пельменей было много,
