И тут Юлия поняла одну очень простую вещь. Ей совсем не надо метаться туда-сюда в поисках выхода: всего-то и требуется, что отсидеться в укромном местечке, пока погоня не прошумит мимо, а потом красться следом, высматривая этот лаз, провал, отверстие, щель в стене или как он еще там выглядит, выход?! А где надежнее можно спрятаться в погребе, уставленном бочками, как не в самой бочке? Здесь ведь есть и пустые. Вот, например, эта – замшелая, покрытая пылью и паутиной… Быть может, еще сам Завиша Черный прикатил ее сюда!
Юлия легонько постучала – бочка отозвалась гулко-гулко! Наверняка пустая. Изо всех сил убеждая себя, что, если даже здесь и оставалось вино, то давным-давно все высохло за древностию лет, она вскарабкалась на бочку и, едва не цепляясь головой за низкий сводчатый потолок, села на край круглого темного отверстия, свесив туда ноги, брезгливо поджимаясь.
– Вот она! Глядите, вот она! – раздался совсем рядом голос пана Жалекачского, и Юлия так вздрогнула от неожиданности и страха, что свалилась в бочку… и мелькнувшая мысль, что она теперь загнала себя в ловушку и сделается легкой добычею дракона, была унесена вихрем стремительного падения.
* * *
В том-то и дело! Как ни велика была эта бочка, должна же Юлия была свалиться на ее дно! А она все летела и летела в темноте ногами вперед, словно бы в стволе шахты, задыхаясь, ибо горло перехватило от ужаса, под некий веселый перезвон, не в силах понять, в ушах это звенит или бренчит золото в карманах, и ей казалось, что длился полет бесконечно долго, пока какой-то неведомый внутренний голос не подсказал ей согнуть ноги, и уже в следующее мгновение она с силой приземлилась, но не удержалась, свалилась на бок – и тут же покатилась-заскользила по некоему непроглядному желобу, словно с ледяной горы, едва дыша от страха, от скорости и испуская какие-то сдавленные не то крики, не то смешки, потому что ей и впрямь было страшно и смешно разом, точь-в-точь как в детстве, когда в нижегородском Любавине со страшной скоростью вылетали с горы на волжский лед и еще какое-то время неслись, не в силах остановиться и выписывая немыслимые круги на глянцевой, сверкающей поверхности, сани.
Внезапно ноги Юлии на что-то снова резко наткнулись, и, подхваченное инерцией, тело ее полетело вперед так резко, что она упала на четвереньки, чудом не перекувыркнувшись, – упала лицом в неподвижную, стылую гладь воды, лежащей почти вровень с берегом.
Подземное озеро! Вот оно, подземное озеро! Значит, оно все-таки существует!
И так велик был суеверный восторг, что она огляделась, почти не сомневаясь, что сейчас увидит и лебедя с лодочкой, медленно рассекающего водную гладь, а может быть, и призрак самого Завиши Черного, охраняющего свои сокровища.
Она вскочила, прижалась к скале, с ужасом озираясь, но гладь озера была недвижима. И как это ни странно, Юлия обнаружила, что здесь нет кромешной тьмы. Вода была как бы подсвечена изнутри; вдобавок слабый, мертвенный свет изливался из ближней расселины, слегка высвечивая и шелково-черную гладь, и острые нагромождения камней, и начало какого-то темного коридора, ведущего в еще более таинственные подземные глубины, и… мощную фигуру пана Жалекачского, который в эту минуту, подобно ядру из пушечного ствола, вылетел из потайного хода, так же, как и Юлия, сунувшись в воду головой, а за ним, словно горох из мешка, посыпались паны-братья, в точности повторяя траекторию полета, проворно вскакивая и замирая в священном ужасе.
У Юлии было перед ними одно преимущество: первая оторопь уже прошла, и она поняла, что, если не хочет сделаться и в самом деле призраком, навечно обреченным блуждать в этой пещере, хватит стоять столбом и надо опять искать путь к бегству. Надежнее всего сховаться в этой черной дыре, однако уж очень там страшно – при одном только взгляде на непроницаемую черную завесу тьмы мурашки бегут по спине. А вот тот бледный свет, который исходит откуда-то сбоку… не дневной ли это луч? Не ведет ли это отверстие наружу, на волю?
Стараясь ступать бесшумно, она сделала в ту сторону шаг, другой, с мучительной осторожностью нашаривая ногою путь и не отводя глаз от постепенно приходящих в себя шляхтичей, как вдруг последняя мысль пришла ей в голову: неужели для того, чтобы вернуться в винный погреб, пану дракону со товарищи придется вползать обратно в бочку по этим невероятным горкам и шахтам? Вообразив себе орду шляхтичей, на брюхе одолевающих почти отвесный подъем, а затем подсаживающих к отверстию в бочке многопудового Жалекачского, она не сдержала нервического смешка, дернулась, зажимая рот рукой, поскользнулась, схватилась за выступ скалы и обрушила маленький камушек, который весело поскакал вниз, к воде, и свалился в воду с бульком, показавшимся ей громче пушечного выстрела.
Такое же впечатление этот звук произвел на ее преследователей, ибо они замерли в самых причудливых позах, словно окаменев, однако уже через мгновение пан Жалекачский пришел в себя и крикнул:
– Ищите, панове! Она где-то здесь! Дайте запалки! [58] Зажгите факелы!
Юлия, не разбирая дороги и уже не стараясь двигаться бесшумно, понеслась к светлому отверстию, очертания которого теперь ясно виделись ей, – и это, несомненно, был путь на волю, – как вдруг многоголосый крик, стократно усиленный эхом, покатившимся по подземелью, заставил ее в ужасе обернуться – и остолбенеть, прижав руки к груди и забыв обо всем на свете, кроме невероятного зрелища.
Сначала это был легкий золотистый блеск, пробежавший по воде сияющей рябью, а потом… А потом лебедь выплыл из-за черного утеса, медленно влача за собою лодочку, доверху наполненную горящими, как огонь, каменьями, и их сверканье было таким ярким, что почти рассеивало тьму над озером. Отразившись от черной воды, как от зеркала, золотое свеченье ударило в низкие своды, заиграло по ним, и захватывающая, сверхъестественная красота этого зрелища была такова, что шляхтичи, все как один, пали на колени, простирая руки к озеру, шепча, вскрикивая, стеная:
– Вот оно! Вот оно, сокровище Завиши Черного!
– Это мое! Это мое! Руки прочь! – раздался крик, и пан Жалекачский, обезумев, ринулся в воду, лопатя ее растопыренными пальцами.
Дно, очевидно, резко шло на глубину: Жалекачский ухнул чуть не с головой, вынырнул, испустив перепуганный вопль, и ринулся к берегу. Верные сподвижники вытянули его, но, должно быть, приступ слепой паники уже прошел, потому что Жалекачский снова рванулся к воде с воплем:
– Это мое, мое!.. – и замер недвижим, ибо случилось вот что.
Лебедь, видимо, потревоженный суматохою, рассеявшей вековую тишину, резко всплеснул крылом, и брызги воды обильно окропили лодочку и ее самоцветный груз. Послышалось громкое шипенье… и каменья один за другим начали меркнуть, тускнеть, гаснуть, обращаясь горкою черных угольков. И только тут до Юлии дошло, что сокровища с самого начала и были не чем иным, как грудой горящих угольев, ибо они наконец прожгли то плавучее сооружение, в которое были помещены чьей-то насмешливой рукою, и ухнули в воду, оставив только призрачное облако пара.
