Ведь Николаев был тем самым человеком, который оскорбил его, обозвав подлецом, и которого он ненавидел… и он пал до того, что у этого Николаева попросил деньги!..
Тот дал их, и он взял!..
Если бы кто-нибудь посторонний сказал ему, что он дойдет до такого подлого унижения, он задушил бы его…
Что теперь делает этот самый Саша Николаич?.. Конечно, он дал эти двадцать пять рублей со злорадной поспешностью! И он сам бы, Савищев, поступил точно так же. Однако когда Николаев оказался без средств, он не просил денег, а граф Савищев… Вот до чего дошел граф Савищев!
И тут же болезненно-мучительный голос внутри как бы поправил: «Бывший граф Савищев»…
Что он теперь? Незаконный сын, пресмыкающийся перед авантюристом и проходимцем Николаевым. Да разве так можно жить?
«А я живу! — думал Савищев. — Сношу оскорбления какого-то проходимца и иду… иду!»
Он огляделся и увидел себя посреди моста через Неву.
Проходивший мимо косолапый мужик задел и толкнул его плечом. Мимо прокатила карета.
Савищев остановился у перил, перегнулся через них и заглянул вниз. Внизу бежала вода и клубилась у деревянных плашкоутов. Она казалась темной, почти черной. Достаточно было одного движения, чтобы соскочить туда, вниз, и разом покончить со всем этим… и с унижением, и с этой жизнью, бессмысленной и ненужной, если нельзя ее было проводить так, как проводят ее порядочные люди.
Голова Савищева кружилась еще от вчерашнего пьянства; ему показалось, что мост определенно качается под ним и что все исчезает, кроме черной, холодной воды и его самого, нагнувшегося над нею.
Неудержимая сила стала тянуть его вниз.
«А ведь только перекинуть ноги», — мелькнуло у него в мозгу.
И он уже ощущал, что стремительно летит вниз, когда, действительно, перепрыгнул через перила и упал в воду…
Кто-то вскрикнул сзади… и все смешалось.
Глава LXIV
Когда Савищев ушел, Анна Петровна обернулась к Саше Николаичу и радостно заговорила:
— Вот никак не ожидала видеть!.. Ну, будемте пить чай!
Слово «чай» она произнесла по-прежнему сочно, но сейчас же спохватилась и растерянно огляделась вокруг.
— Благодарю вас! Я ничего не хочу! — поспешил ответить Саша Николаич. — Мне, главное, вас хотелось видеть!
— Спасибо, миленький!.. Ну, садитесь… Вы слышали, что с нами случилось?
— Да, графиня!
Саша Николаич нарочно назвал ее графиней.
— Я не понимаю, как это могло случиться… и князь Алексей был не в силах… — быстро сыпала она словами. — Говорят, все по закону!.. А какой тут закон?.. Я решительно не могу взять в толк!.. Мне Наденька Заозерская через тетку обещала еще раз просить великую княгиню… Я надеюсь, что это выяснится…
— Надо надеяться, графиня! А что Надежда Сергеевна?
— Наденька? Ах, это такая прелесть, мой миленький!.. Она навещает меня почти каждый день… Если бы не она, я пропала бы совсем! Ах, какое же это золотое сердце!.. Я за себя не тревожусь, мне ничего не надобно, мне Костю жаль! Представьте себе, миленький, он один день даже не курил!.. а у меня ему на табак денег даже не было!
Она сообщила это с такой гордостью, точно Костя совершил величайший подвиг, который должен был бы привести в восторг Сашу Николаича.
— Да, он прекрасный у меня! — продолжала Анна Петровна. — Но, знаете ли, миленький, все-таки он беспокоит меня!.. я вам это говорю как близкому другу! Если бы вы повлияли на него… Мне кажется, что он начал… пить…
— А что он делает вообще, графиня?
— Страдает, голубчик! Он ужасно страдает! И если правда, что он начал пить, но, может быть, я ошибаюсь… потому что он такой прекрасный! Но все-таки, если бы вы… как-нибудь допытались у него?.. Я знаю, вы, мужчины, как-то не считаете это пороком…
Она болтала по-прежнему, все с теми же знакомыми Саше Николаичу интонациями, наивно и доверчиво, и быстро перебирала крючком свое вязанье, как будто для своего удовольствия. Но теперь это вязанье служило для нее почти единственным источником существования.
Она замолчала и некоторое время так тихо работала крючком, что по ее сморщенному лбу было видно, что она старается совладать с каким-то усилием мысли.
Денег она не достала и теперь ее занимали соображения, как бы вывернуться ей?
Ликвидация ее дел произошла самым безалаберным способом. Она ничего не сумела собрать, даже то, что принадлежало ей лично. Большинство вещей у нее разнесли, и она сама даже не знала, куда они делись…
Большую часть заложил сам Костя и истратил деньги, желая якобы поддерживать прежнюю жизнь. Анна Петровна так растерялась, что позволила дворовым тащить все, что им нравилось. Потом ей пришлось нести в заклад последнее, что у нее было, и теперь даже заложить было нечего!
— Скажите, миленький, — прервала она, наконец, свое молчание, — говорят, за границей можно продать автографы?.. Правда, что за них дают деньги?
— Смотря какой автограф, графиня! — ответил Саша Николаич.
— У меня есть один, миленький!
— И вы бы хотели продать его?
Анна Петровна опять замолчала и еще ниже нагнулась над своим вязаньем. Видно было, что она не хотела продавать автографа.
— Да, пожалуй!.. я бы продала его! — тихо сказала она.
Саша Николаич, конечно, сразу же понял, в чем дело, и ему захотелось помочь бедной женщине. Так прямо предложить ей деньги он стеснялся, но под видом покупки автографа можно было бы дать ей такую сумму, которая помогла бы ей хоть на время вздохнуть посвободнее.
— А чей автограф? — спросил он.
— Да, может быть, миленький, он вовсе и не интересен! — начав уже сомневаться, возразила она.
— Все-таки, графиня, чей он?.. Если лицо историческое…
— О, да, я думаю, историческое! Это письмо кардинала де Рогана!
— О, оно может стоить очень дорого! — воскликнул Саша Николаич. — Я, кстати, знаю здесь одного собирателя автографов, и он даст, я думаю, с удовольствием, рублей триста.
Анна Петровна уронила вязанье на колени, потом взглянула на Сашу Николаича. Она не ожидала такой цифры.
— Да неужели триста рублей?! Да ведь это целое состояние! — воскликнула она.
Теперь триста рублей казались ей целым состоянием!..
— Любители платят и еще больше! — продолжал Саша Николаич.
— В таком случае, я продам этот автограф! И если можно скоро получить эти деньги…
— Хоть завтра, графиня…
— Даже так?.. Мне очень нужны деньги! — вздохнула она. — Я вам достану сейчас этот автограф.
Она встала, порылась в шкафу, и Саша Николаич видел, как в это время, тихонько шепча губами, она смотрела на маленький образ, висевший в углу.
Из груды тряпочек и остатков от мотков шерсти она вынула толстый лист почтовой бумаги большого формата и, прижимая его обеими руками к груди, подошла к Саше Николаичу.
— Только вот что, миленький! Если можно, то продайте так, чтобы потом, когда я получу все назад, я могла бы откупить все назад, снова! Я с удовольствием потом дороже заплачу… только чтобы откупить снова!
— Я думаю и это можно будет сделать! — кивнув головой, произнес Саша Николаич.
Саша Николаич развернул поданный ему Анной Петровной лист. В левом углу его, внизу, стояла печать с гербом Роганов и их девизом: «Королем быть не могу, не соблаговолю быть князем, останусь Роганом». Письмо начиналось обращением: «Дорогой аббат!»
И дальше, в самом письме, говорилось:
«Вы мне пишете, что по воле промысла в Ваши руки, вместе с купленной вами мызой, перешли деньги, вырученные за ожерелье, украденное у меня, за которое я уплатил полную стоимость ювелиру. Поэтому вы совершенно правы: эти деньги мои и благодарю вас, что вы, как всегда, желаете доказать мне свою преданность, вернув эти деньги по принадлежности. Но, я думаю, Вы поймете, что все, связанное с этим несчастным ожерельем, для меня лично составляет слишком грустное воспоминание. Между тем я сознаю, что недостаточно еще вознаградил вас за вашу долгую службу при мне, и потому прошу Вас принять от меня эти деньги как слабый знак моего всегдашнего к вам расположения и благодарности».
Далее следовала подпись кардинала де Рогана.
Саша Николаич весь просветлел, когда прочел это письмо.
Несомненно, оно было обращено к аббату Жоржелю, его отцу, и служило доказательством, что тот может владеть своими богатствами по полному праву, без угрызений совести и передать это богатство своему сыну вполне чистым и безупречным.
В самом деле, вырученные от продажи ожерелья деньги принадлежали не ворам, укравшим его, а кардиналу де Рогану, расплатившемуся с ювелиром. И он только один имел право распоряжаться этими деньгами и отдать их, кому он хотел. Он захотел одарить ими своего бывшего секретаря; это была почти царская щедрость, но недаром в гербе Роганов стоял девиз, записанный на бумаге письма.
