лесную чащу, словно искал чего-то среди тополей и лиственниц, оплетенных лианами китайского лимонника. Может быть, он искал следы своих родичей, которые брели здесь на ощупь в поисках пищи. Иногда Богдэ казалось, что в заросли ведет узкая тропинка. Он напрягал зрение и тут же убеждался, что тропинки там нет. Однажды за поворотом реки его ищущий взгляд выхватил несколько поломанных кустов, и Богдэ уже хотел было причалить к берегу, но передумал. Нужно было как можно дальше уйти от места, где болезнь захватила род Канчуга, чтобы не подвергать опасности племянника.
Миновали перекат, потом обогнули скалистую сопку, увидели берег, заросший тальником. И тут Богдэ сказал:
— Остановимся здесь, бата!
Постепенно осенние сумерки сгустились. На дальнем горизонте догорал закат, на мглистом небе зажглось множество звезд, таких острых и колючих, что на них нельзя было долго смотреть. В лесу стало прохладно. Богдэ не давал костру погаснуть и все время подкладывал валежник; он быстро сгорал, трещал и покрывался розовым пеплом. Над костром поднимался легкий, вьющийся дымок.
— Я, однако, бата, завтра на кабана пойду, нынче их бродит немало. А ты сиди, жди меня тут...
Дальний край неба потемнел. Еще больше высыпало звезд. Высокие темные ильмы, сомкнувшись могучими вершинами, перебирали, казалось, звездные огоньки, гася самые маленькие, а покрупнее оставляли гореть холодным голубоватым огнем. Николай, уставший за день, лег на барсучью шкурку, свернулся калачиком и крепко уснул.
На рассвете, когда Николай еще спал, Богдэ отправился в глубь леса. Он шел и повсюду оставлял свои отметки. В дупло старого тополя положил заструганную палочку, в зарослях лещины надламывал ветки, на невысокую черную березу положил горсть мха, а на просеке выкладывал стрелки из тонких веточек орешника. По этим знакам Богдэ будет возвращаться.
Только солнце брызнуло мальчику в лицо палящими лучами, он вскочил и протер глаза. Не найдя Богдэ, он сперва испугался, но тут же, как это бывало не раз, заметил знаки, оставленные дядей, успокоился и стал ждать. Но прошел день, наступил вечер, а Богдэ все не приходил.
Когда совсем стемнело, Николай подбросил в костер сухого валежника и лег у огня, попытался заснуть. Сон не приходил. Он с тревогой подумал, что с дядей, возможно, случилась беда. Из рассказов Богдэ он знал, что в лесу живет злой дух Окзо. Похожий на огромную птицу с железными крыльями и клювом, Окзо с быстротой молнии проносится над тайгой и часто, настигнув в пути охотника, убивает его. Вспомнив об этом, Николай закричал, но голосе его потонул в темноте.
Едва забрезжил рассвет, он побежал искать Богде. У горного перевала знаки кончились, а дальше идти Николай побоялся.
Мальчик печально побрел назад. Три дня прожил один на берегу протоки, все еще надеясь, что дядя вернется. Так и не дождавшись его, сел в оморочку и, долго не раздумывая, поплыл на Сулюнчи, где на холмистом берегу стояла старая юрта отца.
Ничто в юрте не изменилось. Она осталась такой же, какой он видел ее в последний раз. Только на плоской крыше, уже поросшей бурьяном, гнездились птицы. Они так обжились здесь, что не взлетели даже, когда Николай стал выбивать жердь, подпиравшую снаружи крохотную дверцу.
Он перенес из оморочки в юрту скудные запасы пищи — немного юколы, немного вяленого мяса, мешочек муки, соль. Спускаясь за водой к речке, мальчик заметил, как в нору под елью побежал барсук. Он срезал ветку, обстругал сучки, привязал к палке нож, притаился за деревом и стал ждать, когда барсук выйдет из норы. Ждать пришлось недолго. Как только зверек выскочил и побежал по траве, Канчуга метнул в него самодельное копье. Увидев, что барсук упал, Николай запрыгал от радости. Но тут же, вспомнив о Богдэ, затосковал. Не стал кипятить воду, пошел в юрту, лег и крепко заснул.
Он проснулся среди ночи от шума дождя и оттого, что косые холодные струи хлынули через крышу и погасили очаг.
Он пытался разжечь его, но спички отсырели. Тогда он отодвинулся в угол, нащупал в темноте подстилку из кедровой коры и лег на нее...
Утро, на счастье, выдалось хорошее. Дождь давно перестал. Но на зелени еще лежали дождевые капли. Стоило задеть ветку, как на голову обрушивались потоки воды. Канчуга сорвал с толстого кедра два куска коры и заделал отверстие в крыше, придавив кору камнями. Потом взял острогу поменьше и отправился рыбачить. Он поймал двух нерок и тайменя. Вдруг из-за поворота показалась оморочка, и мальчик, увидев ее, вздрогнул от неожиданности. В оморочке сидел старый удэ. На голове у него была маленькая шапочка — богдо, а на плечи ниспадало широкое помпу, вышитое по краям ярким орнаментом.
Когда оморочка подошла совсем близко, удэ спросил:
— Много рыбы поймал?
— Две нерки и тайменя!
— Не худо!
— Дядю моего не встречали? — спросил Николай.
— А как зовут его?
— Богдэ Канчуга!
— Нет, не встречал.
— Ушел он на кабана. Говорил, чтобы я ждал его, и не вернулся. Теперь я совсем один живу.
— Такой маленький — и один живешь?
— Почему маленький? — с обидой произнес Николай и показал удэгейцу два ножа, висевших на поясе.
— Уже охотник?
— Да.
— Умеешь копье в зверя метать?
— Хогдо[9] в барсука метал. Сразу убил!
— Не худо! — ответил тот, закуривая трубку. Он подогнал оморочку к самому берегу, вылез, втащил ее на песчаную отмель. — Пойдем, бата, покажи, где ты один живешь.
И мальчик, взвалив на плечи огромных рыбин, повел за собой удэгейца.
Это был удэге из рода Голунка, чье стойбище находилось далеко отсюда, на реке Митахезе. Слух о печальной судьбе рода Канчуга дошел до тех мест, и Голунка предложил мальчику поехать с ним на Митахезу.
— Собирайся, бата, зима нынче будет лютая, пропадешь тут один...
— Может быть, еще вернется Богдэ?
Они провели весь день в юрте, почти не разговаривали, очень много курили.
У Голунки был чудесный лук из гибкой ветки амурской сирени, пучок тонких стрел в длинном кожаном мешочке. Николай с завистью поглядывал на это богатство.
— Если бы мне такой лук и стрелы, — мечтательно, словно подумав вслух, сказал он, — я бы с неба любую
