который в конце концов отчается и уйдет. Он пришел к выводу, что он не из таких, и приказал принять определенные превентивные меры.
Но меры были приняты слишком мало и слишком поздно; теперь губернатор это знал. И ошибка усугубляла ошибку, пока не произошло худшее; пока каким-то ужасным и непостижимым образом этот самый проклятый из людей не перепутался с Воплощением.
Душа правителя жаждала применить немного китайских пыток, чтобы облегчить его беспокойство и, возможно, ситуацию. Он охотно, в интересах закона и порядка, закрыл бы глаза на свои особые знания об этом человеке. Но, во-первых, этот человек узнал его, а во-вторых, он столкнулся с религиозными возражениями.
Как указал настоятель, согласие на такой курс навлекло бы на них обвинение не только в незаконности, но и в богохульстве – и в пособничестве святотатству. Ибо, признав Хьюстона Воплощением, если бы он им не был, они оставили настоятельницу, монастырь и монастырские сокровища незащищенными от настоящего Ху-Цзуна, который, согласно пророчеству, непременно должен прийти между шестым месяцем Земного Быка и последним месяцем Железного Тигра.
С точки зрения настоятеля было бы опасно неправильно принимать Хьюстон как Воплощение; с точки зрения губернатора опасно неправильно этого не делать. Тупик. Из тупика заговорила Маленькая Дочь.
Маленькая Дочь до сих пор сидела молча, балансируя своим огромным телом на крошечном табурете и время от времени кивая треуголкой в знак согласия. Она была довольно важной персоной в монастыре, поскольку была единственной, кто регулярно общался с настоятельницей; но ее обязанности были скорее домашними, чем административными, и она испытывала некоторый благоговейный страх в этой мужской и мирской компании. Поэтому она говорила нерешительно.
Вопрос, поднятый Маленькой Дочерью, волновал ученых на протяжении нескольких поколений: вопрос о том, как Ху-Цзун, однажды уничтоженный Чен-Рези, Богом-Защитником, смог вернуться в облике мужчины. То, что он должен был вернуться в той или иной форме на место своих преступлений, было, конечно, ожидаемым и совершенно правильным; как, возможно, мул, собака, блоха. Но то, что он должен был сделать это как мужчина – в том же порядке тела, в котором он преступил, – это едва ли соответствовало божественному правилу.
Поэтому Маленькая Дочь с величайшим уважением к настоятелю должна была предположить, что этот человек, безошибочно пройдя испытания, возможно, был духом-спутником Ху-Цзуна; как это могло быть, альтер эго, который вернулся, чтобы искупить проступки своего пагубного партнера,или чтобы предотвратить некоторые другие ожидаемые. Возможно ли, спросила она, надеясь, что ее не примут за дуру, что они здесь имеют дело с трулку?
‘ Трулку? ’ удивленно переспросил настоятель.
– Поскольку он прибыл в нужное время, - Маленькая Дочь запнулась, в замешательстве теребя треуголку, - и дал правильное имя...
"Трулку!" - сказал губернатор, чувствуя, как при одном этом предложении к его грыже подкрадывается какое-то чудесное облегчение.
Губернатор знал, что сам он никогда не станет трулку; однажды вырвавшись из смертной оболочки, ничто, ни надежда на дополнительные заслуги, ни перспектива раннего забвения в нирване, никогда не заставит его вернуться к ней. Тем не менее, это был факт, что некоторые это сделали. Благодаря заслугам они были освобождены от колеса существования, которое Шинджи, чудовищный Судья Мертвых, вращал в своих зубах; и они отказались от возможности вернуться, показать путь, наблюдать и охранять. Он с любопытством посмотрел на настоятеля, чтобы понять, как тот воспринял эту идею.
Настоятель брал ее очень осторожно, потирая руки и рассматривая их с особой тщательностью.
- Трулку или йидаг? - спросил он наконец.
‘Разве мы не обязаны верить, мой господин, скорее в трулку – поскольку он был послан? Бессознательный трулку, – нетерпеливо сказала Маленькая Дочь, - который просто почувствовал, что его тянет сюда ...
‘ С определенной миссией?
"Чтобы защитить Мать и всех нас", - сказала Маленькая Дочь. Она сказала это искренне, но также, как показалось губернатору, немного откровенно, как бы показывая, что сотня монахов, аббат и герцог до сих пор не смогли обеспечить какую-либо очень эффективную альтернативную форму защиты.
Хотя это, несомненно, был теологический вопрос, губернатор увидел в этом столько смысла, что счел своим долгом вмешаться. ‘Принимая во внимание трудности, связанные с Возвращением, – сказал он, - и если это предложение, аббат, вообще возможно...’
‘ Это возможно, ’ коротко сказал настоятель и встал. ‘Мы должны получить немедленное руководство от Оракула’.
Это было вскоре после трех часов утра, и Оракул, молодая женщина, чьи ненормальные психические качества никоим образом не мешали ее вполне нормальным физическим качествам, находилась в своей камере уже шесть часов. Маленькая Дочь осторожно прошла вперед, чтобы убедиться, что она одна.
Через несколько минут маленькая процессия, теперь в составе Оракула, пробиралась через тихий монастырь; через главный зал, через меньший, по узкому коридору, к камере, где спал Хьюстон. Оракул тихо проскользнул внутрь и через пять минут тихо вышел.
‘Есть аура’, - объявила она. ‘Это хорошая книга. Душа совершенно здорова. Я не могу сказать больше.’
Для губернатора она сказала достаточно.
Полчаса спустя, избавившись от всех возражений, а также надев крепкий ночной колпак, он с тихим стоном опустился в постель. У его головы были пуховые подушки, и еще больше у его грыжи, и абсолютное невообразимое блаженство после ужасного дня дало ему ощущение парения в такой чудесной эйфории, что, помня о своих нерелигиозных размышлениях в тот день, он быстро раскаялся.
Он простил своих жен. Он простил английскую нацию. Он простил своих товарищей по заговору; и даже старое мерзкое тело, чьи голод и слабости довели его до нынешнего унижения; и попрощался с этим старым телом, с каждой его частицей, когда оно ускользало от него в лимбо.
Каждая из этих частиц говорила губернатору, что его суждение было правильным; и когда сон звенел в его ушах, и он дрейфовал вниз, чтобы присоединиться к ним, он почувствовал, что улыбается.
В конце концов, государственная мудрость сработала. По крайней мере, на год в Ямдринге больше не будет проблем; на год больше никаких путешествий. Это была такая восхитительная перспектива, что он унес ее с собой во сне, и во сне он все еще улыбался, этот обреченный и несчастный человек.
Позже, утром, когда его судьба была неизбежна, он должен был признаться во всем Хьюстону; во всех своих надеждах и мечтах, в каждой маленькой части того, что привело к этому моменту.
