беспомощность, но тут же стряхнула ее.
— Но зачем это всё? — спросила она. — Бедные не рождаются бесчестными — так же как и мы.
Белла была потрясена. Гарриет впервые осмелилась противоречить ей. Она откинула голову и провела пальцами по полной шее.
— Не знаю, — недовольно ответила она. — Знаю только, что все они таковы.
Она задрала подбородок, и ее шея слегка покраснела.
Последовало неловкое молчание. Вдруг Гарриет увидела, что в кафе вошла Софи. Чтобы как-то отвлечься, она выпрямилась, готовясь поприветствовать девушку, ощущая, что уже готова примириться с ней, но, подняв руку для приветствия, поняла, что вторая сторона к этому не готова. Софи прошла мимо, отвернувшись с печальной улыбкой человека, которому нанесли смертельную рану, и подсела к подругам в другом конце зала.
Надеясь на поддержку, Гарриет повернулась к Белле. Та успела собраться с мыслями и теперь примирительно сказала:
— Я знаю, что здесь существуют проблемы. Я и сама это заметила, когда приехала, но к этому привыкаешь. Приходится, если хочешь здесь жить. Нельзя всё время расстраиваться. Тут ничего не поделаешь. Вы согласны?
Гарриет кивнула. Белла не была революционеркой, но, даже если бы она решила сражаться против неравенства, ничего бы не изменилось. Высказав свои сомнения, она, казалось, ощутила стыд, и Гарриет смягчилась.
— Так просто ничего не сделаешь, — сказала она. — Перемены могут прийти только с революцией. Но зачем следовать этим нелепым обычаям? Вы англичанка и вольны поступать как вам вздумается.
— Когда вы в прошлый раз приходили на чай, я вспомнила, какой свободной была, пока не приехала сюда, — доверительным тоном сказала Белла. — На следующий день мне что-то понадобилось в магазине, и я решила сходить туда сама. Взяла корзину на кухне и пошла. По пути я встретила госпожу Попп, и она так на меня уставилась!
Белла расхохоталась, и Гарриет почувствовала к ней еще большее расположение. Белле нравилось поучать Гарриет, а Гарриет нравилось тормошить ее. Обнаружив таким образом опору для дружбы со столь отличным от нее человеком, Гарриет ощутила, что с блеском преодолела собственные ограничения.
Когда снегопад наконец утих, город открылся взорам — белый, словно призрак под свинцово-серым небом. На тротуары вновь высыпали горожане, а нищие вылезли из своих нор.
Нищих стало куда больше прежнего. Мужчин призвали в армию, и зима пригнала в столицу сотни разорившихся крестьянских семей, оставшихся без кормильцев. В ожидании волшебного правосудия они часами стояли перед дворцом, судами, префектурой или любым другим солидным зданием. Входить внутрь они не осмеливались. Сдавшись наконец под воздействием мороза и голода, они расходились группами, чтобы просить подаяния, — женщины, дети и дряхлые старики. Им недоставало упорства профессиональных попрошаек, и они легко сдавались. Многие просто заливались слезами на порогах. Некоторые отправлялись в прославленный Чишмиджиу, который сейчас напоминал бальный зал, затянутый белыми покрывалами. Кто-то даже ночевал там. Другие отправлялись на Бульвар. Большинство из них вскоре умирали. Каждое утро телега собирала трупы, выкопанные из-под снега. Многие замерзали группами, и так их и грузили в общие могилы.
В первое же утро после снегопада Шеппи вызвал Гая и Кларенса в «Атенеум». К полудню, когда встреча должна была уже закончиться, терзаемая любопытством и тревогой Гарриет отправилась в Английский бар.
Проснувшись утром, она увидела, что потолок спальни озарен белым светом, отраженным от заснеженных крыш. Она выбежала из дома, подгоняемая предчувствием какого-то приключения, и ее встретил безжалостный crivaţ. В центре площади уже высился сугроб, и поземка вилась вокруг него, словно пух, а по периметру снег был утоптан бесчисленными ногами и колесами. Она обошла статую короля, которая сейчас напоминала бесформенного снеговика. Под подошвами скрипел снег.
Холод язвил плоть, но даже самые избалованные румыны высыпали на улицу, чтобы полюбоваться заснеженным городом. Они кое-как плелись в кафе и рестораны: мужчины в галошах и пальто с меховой оторочкой, женщины в каракуле, меховых шапочках, перчатках и муфтах, в подбитых мехом зимних сапогах на высоких резиновых каблуках.
Перед гостиницей высился швейцар, закутанный до состояния шара. Нищие же оставались полуголыми и дрожали от мороза.
Проходя мимо большого окна парикмахерской, Гарриет вдруг увидела внутри Гая и Кларенса, возлежащих на креслах в окружении хрома и стекла. Она зашла внутрь.
— Видимо, встреча была короткой.
— Довольно короткой, — подтвердил Гай.
— Так о чем шла речь?
Он опасливо глянул на парикмахеров и, чтобы перевести разговор на другую тему, сообщил:
— Мы приготовили тебе сюрприз.
— Какой сюрприз? Где он?
— Подожди — и всё увидишь.
Когда они вышли на улицу, Гай натянул серую вязаную балаклаву, которую ему, как выяснилось, одолжил Кларенс. Это была часть униформы польских беженцев.
— Разумеется, ее придется вернуть, — сказал Кларенс.
— Да ладно? — насмешливо сказала Гарриет. — Думаете, поляки заметят утрату?
— Я несу ответственность за склады.
— Это просто нелепая шапка, — отмахнулась она и снова вернулась к теме Шеппи.
— Так кто он такой? Чего хотел от вас? О чем шла речь?
— Мы не имеем права говорить, — сказал Гай.
— Это всё очень секретно и конфиденциально, — пояснил Кларенс. — Я отказался участвовать.
— Участвовать в чем? — настойчиво спросила Гарриет и разгневанно повернулась к Гаю. — Что он от вас хочет?
— Просто какой-то безумный проект.
— Опасный?
— Не более, чем всё остальное в наше время, — уклончиво ответил Кларенс. — Мне кажется, он обычный сумасшедший.
Видя, что они ничего ей не скажут, Гарриет решила, что разузнает обо всём самостоятельно, и сменила тему.
— Куда мы идем?
— Кататься в санях, — объявил Гай.
— Да вы что!
Гарриет была в восторге. Позабыв про Шеппи, она принялась торопить мужчин. Они подошли к уходящему вдаль, покрытому снегом Бульвару. У края тротуара стояла вереница самых шикарных повозок в городе. Хозяева сняли колеса и поставили их на полозья. Лошадей увешали бубенцами и кисточками. Позади лошадиных крупов натянули сетки, украшенные бантами и помпонами, чтобы уберечь ездоков от летящих из-под копыт комьев снега.
Пассажиры торговались с извозчиками; вокруг толпились зеваки и попрошайки.
— Самое важное, — сказала Гарриет, — выбрать ухоженную лошадь.
Найдя наименее тощую, она добавила:
— Скажите извозчику, что мы выбрали его, потому что он добр к своей лошади.
Тот ответил, что он в самом деле очень добр и кормит лошадь почти каждый день. Победно помахивая кнутом, он пустил лошадь рысью, и они понеслись по Бульвару, оставляя позади шум и гам. Сани бесшумно мчались сквозь неподвижный воздух. В этом хрустальном мире стояла полная тишина, нарушаемая лишь звоном бубенцов.
По обочинам на фоне свинцовых туч темнели скелеты деревьев. Ветер с заснеженных полей, которые летом превращались в grădinăs[45], яростно налетал на сани, и пассажиры поглубже зарылись в старые одеяла, пахнувшие соломой и навозом, и поглядывали оттуда на белые просторы,
