— Пока об этом тайном замысле знает только Касымбек. Храни тайну и ты… Готовьтесь, друзья, готовьтесь.
Ночью Тахир встретился с Касымбеком. Долго вглядывались они через бойницы в расположение огней лагеря Шейбани-хана: установили, что основные силы врага сосредоточены у ворот Феруза и Чорраха, а вот за воротами Шейхзаде огни разбросаны разреженно. Надо собирать и нукеров, и коней самых сильных, надо собирать, готовиться…
7
Не суждено Бабуру пасть с мечом в руке на груду поверженных им врагом. В разгар подготовки к прорыву к нему, в комнату уединения, вошли без предупреждения мать, бабушка, а за ними — сконфуженно, боком — Касымбек.
— Внук мой и повелитель, — Эсан Давлат-бегим в последние месяцы стала совсем согбенной, и слова ее Бабур слышал будто откуда-то снизу, — Шейбани-хан прислал человека с предложением мира!
Слово «мир» прозвучало спасением. Но Шейбани-хан — спаситель, Шейбани-хан — миротворец? Бабур с недоверием посмотрел на бабушку, затем на мать. Кутлуг Нигор-ханум выглядела заплаканной и подавленной. В руках Эсан Давлат-бегим свиток со свисающей позолоченной кистью.
— Вот послание хана, — сказала бабушка и как-то особенно взглянула на бумагу, которую держала в руке.
Почему послание хана попало к Эсан Давлат-бегим? Сабур спросил:
— Кто доставил?
— Один почтенный дервиш. Из накшбендиев, старец, чьим духовным наставником был Ходжа Яхъя.
Бабур взглянул на мать:
— Вам доставил?
— Нет, — горестно покачала головой Кутлуг Нигор-ханум.
Эсан Давлат-бегим, протянув свиток Бабуру, смущенно призналась:
— Оно прислано Ханзоде-бегим.
— Совсем дивно! — Бабур взял письмо, с опаской и брезгливо осмотрел его, все еще не разворачивая свитка.
Затруднительно сказать то, что я должна сказать, — Эсан Давлат-бегим запнулась, — Но сказать надо… Шейбани-хан наслышан о красоте нашей Ханзоды. Оказывается, он страдает по ней. В его послании есть и стихотворенье об этом.
В этом году Шейбани-хану исполнилось пятьдесят лет, он давно женил сыновей, у него есть и внуки. С гневом на лице Бабур развернул свиток, и тут же взгляд его выхватил строчки:
Очарован тобой, от тоски по тебе умираю,Страсть бушует во мне, я от страсти любовной сгораю.
Бабур швырнул послание на ковер:
— Вы забыли, как в прошлом году этот хан такими же плохими стишками прельщал Зухру-бегим, мать Султана Али-мирзы? Как можно верить посланию Шейбани?
Кутлуг Нигор-ханум тяжко вздохнула. А Эсан Давлат-бегим с видимым хладнокровием повела разговор о том, что будь другое время, так мы бы побрезговали даже и прочитать эдакое послание, но сейчас жизнь у всех висит на волоске, и что я-то, старуха, свое уже прожила, плова своего отведала вдоволь, и мне-то все равно, оставить сей бренный мир на пять дней позже или раньше, но вот вы, молодые, вы, мой повелитель, единственное дитя моего сына, свет наших очей…
Бабур возражал — то спокойно, то возбужденно гневливо, а старуха вела свое, что негоже им, молодым, всем погибать здесь и что Ханзода-бегим умнее и добрее их всех, она все поняла, она согласилась.
Бабур закричал:
— Не верю! Моя сестра, цветок красоты и обаяния, в гареме грязного старого степняка!.. Нет, нет! Это бесчестно! Этого не будет!
Вмешался Касымбек:
— Мой повелитель, мы пойдем на прорыв и прорвемся… или погибнем. Но так или иначе Шейбани-хан возьмет Самарканд — и тогда насильно он добьется своего.
Кутлуг Нигор-ханум, до тех нор едва сдерживавшая себя, горько зарыдала в ответ на вопрошающий взгляд сына:
— Куда вы пойдете? На верную смерть?.. О аллах милосердный, чем обрекать меня на эти черные дни, отнял бы мою жизнь! Ханзода-бегим — моя первая, любимая моя, наперсница души, она утешает меня в моем вдовьем одиночестве! Как мне жить без нее, о всевышний?! Как отдам свою дочь в когти врага?!
И долго еще говорила бабушка, и рыдала мать, и терзался сомнениями верный Касымбек.
— Ну, довольно, — сказал Бабур. — Я хочу поговорить с самой бегим!
Сгорая от нетерпения, ждал он сестру. А когда наконец она вошла, по выражению ее лица тотчас он понял: решилась на что-то серьезное…
Бабур, усадив сестру напротив себя, молча всматривался в лицо Ханзоды-бегим. Щеки ее запали. Губы завяли. Но большие глаза по-прежнему прекрасны, блестят, и видна в них отчаянная решимость.
— Сестра, вы согласились на предложение Шейбани-хана? Правду ли поведала мне наша бабушка?
— Что еще оставалось мне сделать?
— Знаю, знаю… мое поражение ввергло нас всех в безысходность. Но твой брат еще жив. Я не намерен сдаваться в плен, а смерть на роду одна у каждого, и ее не миновать… А если мы пробьемся, если останемся живы, вернемся за тобой. А коли дни мои уже сочтены, то хоть умру с мечом в руках… Тогда можете соглашаться… Тогда никто не скажет: «Вот какой оказался Бабур: чтобы сохранить свою жизнь, пожертвовал сестрой». Такому позору предпочитаю смерть!.. Не соглашайтесь, бегим!
Глаза Ханзоды-бегим потухли, заволоклись слезами. Как ни отважен Бабур, из окружения ему не вырваться — сил для этого нет, она знала. Да и сам он знал, и его решимость — это решимость погибнуть. Вот почему он и не зовет ее присоединиться в боевых доспехах к их отряду прорыва… Она любила отважного, чистого душой брата больше жизни своей — потому и решила, отдав себя врагу, избавить его от гибели.
Но разве скажешь ему все это столь прямо, как думаешь? Узнай он, что она догадывается о его намерении погибнуть в схватке и тем снять с себя груз личной ответственности за решение, с которым не может примириться его чистая душа, — о, тогда он любыми путями помешал бы сестре отдать себя в жертву. И тогда все они обречены, а погибни он — ей останется кинжал или яд.
— Бабурджан, не обрекайте себя на безвременную гибель из-за меня. Хватит и того, что пришлось претерпеть от Ахмада Танбала! — Ханзода вытерла слезы ладонью, заговорила быстро и горячо: — Я верю в ваше великое будущее, мой амирзода. Другие не знают, я знаю, что такие редкостные таланты рождаются в мире не часто! Берегите себя! Для великих дел! Для великих стихов! Не равняйте свою судьбу с судьбой невезучей сестры!
— Зачем так говорить, сестра моя? Все мы гости… все, — Бабур запнулся, — временщики в этом неверном, изменчивом мире! А мы с вами — дети одной матери!
— Но я родилась девочкой!.. И потом — мне уже двадцать пять, а я все еще одна. С тем, кого я полюбила, жить мне не суждено. Все надежды мои раздавлены. И нет мне счастья ни в чем. До каких же пор я буду пребывать при вас старой девой, повелитель мой? Хватит, надо и мне испытать женскую долю.
— Неужто… вы считаете возможным стать женой этого деда с внуками?..
— Я отчаялась искать, Бабурджан! Стар ли, молод, какая теперь для меня разница?
— А что вы… сказали мне тогда в Оше, помните? «Верь своему сердцу!» Разве можно обмануть себя, свое сердце, Ханзода? Как оно сможет забыть все горе, что причинил нам этот жестокий и хитрый хан Шейбани? Забыть его подлость и коварство — хотя бы в истории с Зухрой-бегим?!
Ханзода-бегим заплакала навзрыд. Бабур продолжал:
— Мы рождены одной матерью. Пусть же нас постигнет одна участь! Вы знаете: мы решили ночью пойти на прорыв. Готовьтесь пойти с нами. Может быть, мы разорвем кольцо!
Ах, как хотела бы Ханзода-бегим снова надеть мужской костюм, шлем и кольчугу полегче, и пойти вместе с братом. В самом деле, не лучше ли пасть в битве, чем тосковать в гареме старого сластолюбца? Ханзода-бегим, внезапно поддавшись этому порыву, спросила:
— Когда, когда идти?
— Сегодня ночью! — тихо и твердо ответил Бабур.
И вдруг мысль о том, что уже сегодня ночью ее брат погибнет, что прервется нить его стихов, его бесед, его любви к ней, — пронзила ее, и она закричала:
— Не сегодня! Нет, нет!
Бабур поднялся с места:
— Бегим, если вы не внемлете словам брата, подчиняйтесь приказу вашего повелителя! Пойдете с нами! А сейчас — времени достаточно — идите к себе, готовьтесь.
Ханзода-бегим поднялась с курпачи, молча приблизилась к Бабуру, приникла лицом к его груди. Так она простилась с братом.
В полночь Бабур, Касымбек, Кутлуг Нигор-ханум, Айша-бегим, Тахир с женой Робией собрались у ворот Шейхзаде. Кутлуг Нигор-ханум, Айша-бегим, еще несколько женщин сели в повозку, запряженную самыми сильными конями и поставленную в середину отряда. Ханзоды-бегим не было ни на повозке, ни среди конных.
Из расспросов выяснилось, что за час до их сборов Ханзода-бегим вместе с бабушкой направились к противоположной городской стене, к воротам Чорраха. Кутлуг Нигор-ханум, без конца плача, сиплым уже голосом рассказывала, как она уговаривала дочь не делать этого, как, наоборот, бабка настаивала на том, чтобы внучка осуществила свое намерение…
