— Он любил трубки, хотя никогда не курил, их была целая дюжина. А вон там трость для ходьбы, в китайской подставке для зонтов, он брал ее с собой в Уэльс и на озеро в Уэстморленде. Подставка принадлежала его двоюродной бабушке — подарок на свадьбу, я ее тоже отправлю сестре отца Джеймса. Вот часы на камине…
На книжной полке стояли книги отца Джеймса, подписанные его каллиграфическим почерком, и другие, принадлежавшие приходу. Ратлидж перелистал страницы, но ничего не обнаружил.
«Никаких следов темного прошлого», — насмешливо заметил Хэмиш.
Когда Ратлидж направился к лестнице, чтобы подняться на второй этаж, миссис Уайнер сказала, как и в прошлый раз:
— Идите туда один. Я приготовлю чай к вашему возвращению. — И вернулась на кухню прежде, чем он успел подняться на первую ступеньку.
Сначала он направился в маленькую комнату, о которой говорила миссис Уайнер, туда, где хранились церковные записи и отчетные документы. Тяжелые конторские книги в переплетах стояли плотными рядами на полках. Он начал с гроссбухов, бегло просмотрел длинные списки различных ремонтных работ: починка крыши после шторма в 1903-м, даже пожелтевшая расписка рабочего, который ремонтировал крышу. Все было аккуратно записано, так что в любой момент можно было проверить, кто работал, сколько получил за работу и какой священник в то время служил в церкви. В конце нашел почерком отца Джеймса запись о сумме, собранной на ярмарке, — одиннадцать фунтов три шиллинга шесть пенсов. Последний расход — зарплата миссис Уайнер, за два дня до смерти священника.
Большие списки священников, мальчиков-алтарников, чтецов, служек и кладбищенских рабочих, всех. Списки крещений с датами, именами младенцев, кто были крестными и кто родители. Взгляд наткнулся на знакомую фамилию — Блевинс, здесь были даты крещения самого инспектора, а потом, через несколько страниц, и крещения его первого ребенка, а также даты бракосочетаний миссис Уайнер, Блевинса и других, уже знакомых Ратлиджу, людей.
Присутствовали и мрачные списки умерших: Джордж Питерс, возраст сорок семь, три месяца и четыре дня, умер в воскресенье 24 августа в год от Рождества Христова 1848, погиб от падения в шахту в Ханстентоне в субботу двадцать третьего. И дальше: младенец, мертворожденный, от Мэри и Генри Катберт, 14 марта 1862-го, похоронен среди семи его братьев и сестер, да сохранит Бог его душу.
Это были хроники маленького городка, возможно, единственное свидетельство для потомков о существовании на земле его жителей. Ратлиджу стало тоскливо. Последний том заканчивался 7 июля 1912-го. Последующие тома, наверное, хранились в церковной ризнице.
Больше там не было ничего интересного, и он перешел в кабинет. Из слов Блевинса он знал, что миссис Уайнер собрала все разбросанные грабителем бумаги, книги и другие вещи и разложила их снова по своим местам. Она сделала это без помощи полиции.
Ратлидж полистал книги, просмотрел фотографии, стоявшие на каминной полке и на столике около камина. Это были снимки семьи, родных, память о путешествиях по Уэльсу. Ратлидж даже поднял диванные подушки и заглянул под них. Кабинет тоже был в каком-то смысле общественной приемной, отец Джеймс беседовал здесь со своими прихожанами. Давал советы молодым парам, утешал вдов. Сюда приходили церковнослужители, обсуждали дела прихода. Кто-то мог здесь сидеть в одиночестве, ожидая отца Джеймса, оглядываясь с естественным любопытством, от нечего делать, и, может быть, замечая маленький замочек на одном из ящиков стола.
Хэмиш вспомнил: «Газетные вырезки о „Титанике“ были разложены на столе, когда доктор их увидел».
— Да, он вошел в тот момент, когда отец Джеймс их рассматривал.
Ратлидж тщательно обыскал стол и не обнаружил ничего интересного — ни вырезок, ни фотографии в рамке. Перейдя в спальню, он ощутил знакомое чувство неприятия того, что должен был здесь проделать — рыться в чужих вещах, он заранее ненавидел эту обязанность. Но жертвы преступлений теряли не только жизнь, иногда они оставляли следы, секреты, которые, возможно, они попытались бы скрыть, если бы их предупредили, что они скоро умрут.
Он сам старался не оставлять никаких свидетельств о том, что слышит голос своего бывшего капрала Хэмиша. Не вел записей в дневнике, не писал об этом в письмах, не вел об этом разговоров даже с другом, чтобы не расстраивать сестру Франс после того, как он уйдет из жизни. О его проблеме существует свидетельство только в личных записях доктора Флеминга, но он доверяет доктору, уверен в его молчании.
«Может быть, это и беспокоило Бейкера? — спросил Хэмиш. — Он сам не мог подняться с кровати, но и не мог попросить викария заглянуть в стол или попросить сжечь письмо».
Над этим стоило подумать, потому что объясняло, почему отец Джеймс интересовался у доктора о состоянии рассудка Бейкера перед тем, как выполнить те инструкции, которые тот дал ему перед смертью. Может быть, сжечь старое любовное письмо…
Он просмотрел все вещи в шкафу и церковные одежды, сложенные в сундуке в ногах кровати. Но ничего там не обнаружил и, стоя посреди комнаты, задумался.
Хэмиш сказал: «И это оказалось пустой затеей…»
Он ответил рассеянно:
— Да, я разочарован, потому что не знал, что ищу. Или что это вообще существует.
И снова в памяти всплыли слова монсеньора Хольстена, сказанные на прощание: «Если вы придете ко мне с правдой и я почувствую это — я так вам и скажу…»
Была еще одна дверь на втором этаже. Открывая ее, он уже понял, что за ней спальни для гостей. Они были тщательно прибраны, никаких личных вещей там не было.
«Тут и мышь не спрячется», — заметил Хэмиш. Ратлидж вышел, закрыв за собой дверь.
Потом по узкой лестнице поднялся на верхний этаж. Здесь находились комнаты, некогда предназначавшиеся для слуг, — маленькие, обезличенные, в основном без мебели. Или, наоборот, битком набитые старыми вещами от многих поколений. Лампы, железные кровати, сломанные шкафы, треснутые зеркала, сломанные стулья, даже старая оконная рама была прислонена к стене рядом с кочергой.
Тут же находились вещи, предназначенные для праздников, ярмарок, церковных базаров. Он нашел набор грима, который использовал отец Джеймс, когда переодевался клоуном, чтобы повеселить ребятишек.
Недалеко от входа лежал на полу большой старый чемодан, а рядом еще один, маленький, с инициалами священника, оба старомодные и потертые.
Открыв крышку большого, он стал приподнимать вещи, заглядывая под них, и заметил угол толстого конверта. Вытащил его и взвесил в руке. Конверт был тяжелый, плотно набитый. Письма от сестры Джудит? Или те, что он писал ей, когда упоминал сказочного великана?
Инспектору Блевинсу это понравилось бы.
Он сел на пыльный пол, положил конверт на колени и стал рассматривать. Ни адреса, ни почтовых отметок, ни имени. Открыл конверт и, заглянув в него, еле сдержал восклицание, увидев толстую пачку газетных вырезок, потом осторожно достал несколько и сразу же увидел, о чем они — о катастрофе в океане.
Они были подобраны по порядку, по датам — первые об отплытии «Титаника», как произошла трагедия, дальше шли списки пропавших, погибших, выживших. Доктор Стивенсон был прав — больше походило на наваждение, чем на обычный кратковременный интерес к катастрофе мирового масштаба. Слишком большая и кропотливая работа была проделана. Были и фотографии радостно улыбавшихся лиц тех, кто поднялся на корабль, а потом этот ужас — открытые гробы в Ирландии.
Трагическая скорбная коллекция.
Он снова заглянул в чемодан, нет ли там еще чего-нибудь интересного, прощупал вещи, приподнимая их, и вдруг увидел на дне фотографию в рамке — один угол ее был перевязан траурной лентой. Он достал ее и стал рассматривать. На фотографии была молодая женщина — она стояла рядом с лошадью, освещенная солнцем, со сверкающими волосами, и улыбалась. Судя по шляпе, которую она держала в руке, и покрою ее платья, она была вполне обеспеченной.
Но кто она? Это была фотография, которую отец Джеймс оставил для Мэй Трент? Сходства между ними не было. Равно как и с Присциллой Коннот. Ратлидж знал лишь нескольких женщин в Остерли. Умершая жена Фредерика Гиффорда? Дочь доктора? Кто-то из юности священника?
«Посмотри на обороте», — посоветовал Хэмиш, и Ратлидж перевернул фотографию и вытащил из рамки. Там была дата 10 июля 1911 года и надпись, в самом углу, чтобы не портить снимка: «С благодарностью. В.»
В. Виктория? Тогда это имя было популярно — имя последней королевы. Потом стало Мария, действующей королевы. Вера? Вивиан? Вероника, Вирджиния, Вайолет?
Он перебирал имена на букву В.
Может быть, Блевинс поможет или миссис Уайнер.
Но если подумать…
«Я бы не спешил ее показывать кому-то», — откликнулся на его мысли Хэмиш.
