проходили конференции и доклады; позднее ее превратили в кинозал.
Доклады на актуальные темы не вызывали особого интереса. А в отчетах необходимо было «продемонстрировать» популяризацию советской проблематики. В институте за заполнение аудитории отвечал энергичный Липиньский (позднее научный сотрудник отдела славистики ПАН). Когда не было выхода, он приводил «подневольных слушателей». Для этого лучше всего подходили солдаты. Они приходили по четверо, затем по приказу: «По двое шагом – марш!» они входили в аудиторию. Здесь они могли выспаться в течение более двух часов, следя лишь за тем, чтобы громко не храпеть. Липиньский также находил слушателей среди учеников школ под Варшавой, которых он привозил в институт на автобусах.
В этом институте было три отделения: «История СССР» под руководством Людвика Базылева, «Исследования прессы» под руководством Зигмунта Млынарского и «Литература СССР» под руководством Самуэля Фишмана, который только что вернулся из польского посольства в Москве. У Фишмана работали: Бохдан Гальстер, Марек Печиньский, Рышард Пшибыльский, Антоний Семчук и Анджей Валицкий, иногда бывал Рышард Лужны[74]; у Базылева и Млынарского из посещавших семинарские занятия были: Тадеуш Буткевич, Петр Лоссовский и Анджей Сьлиш, а также две Хелены – Язьвиньская и Борковская. Млынарский, которого сотрудники называли «Гжмот» (гром), также руководил поисками в польских архивах (зачастую на основании созвучия фамилий) русских, белорусов и украинцев – участников Январского восстания; что легло в основу книги Лоссовского и Млынарского «Русские, белорусы и украинцы в Январском восстании»[75]. Профессор Базылев шутил, что будь он старше, его наверняка внесли бы в это издание. Сам же он занялся историей народнического движения и участия в нем поляков. В результате опубликовал две книги: монографию и сборник наших работ о польско-российском сотрудничестве в кругу народников[76].
Вход в Институт истории ПАН в здании мазовецких князей на рыночной площади Старого города д. 29/31; у института стоят Виктория и Ренэ
Общество в институте было симпатичным, несмотря ни на что идеология не доминировала; кроме «дружбы с СССР», ничего назойливо не навязывали. Единственным крайне идеологизированным событием стала конференция, посвященная 300-летию воссоединения Украины с Россией под лозунгом «Навеки вместе, навеки с русским народом». О народниках в СССР говорилось вполголоса. Биографический словарь деятелей революционного движения, находившийся в открытом доступе в библиотеке Варшавского университета, в СССР имел гриф секретности, также как чрезвычайно интересные ежегодники «Каторга и ссылка», изданные Обществом политкаторжан, члены которого в качестве спецпоселенцев оказались в лагерях или в лучшем случае на спецпоселении. В нашем институте в Ленинграде преподавали историю кружков и организаций народников крайне поверхностно, подчеркивая их ошибки и использование террора. Эти лекции проходили под лозунгом «Мы пойдем другим путем!» – слов Ленина, произнесенных им после казни его брата. Напротив, в коллективе Базылева преобладало скорее восхищение позицией народников, их преданностью простому народу, отказом от богатых и влиятельных родителей во имя идеи, увлекательными событиями, безрассудными побегами и так далее. Воспоминания участников движения и документы (в том числе изданные за рубежом) читались, затаив дыхание. Наши библиотеки, особенно библиотека Варшавского университета, имели большинство публикаций как дореволюционных, советских, так и изданных в эмиграции. Поездки в московские и ленинградские архивы были тогда редкостью. Читая исторические журналы, выходившие в то время в СССР, мы понимали, что вступаем в не очень хорошо изученную, скользкую, возможно, не полностью запрещенную, но и не пользующуюся поддержкой область. Это прибавляло работе дополнительную радость. Теперь я точно знала, что буду заниматься историей России в XIX веке. Для того, чтобы заниматься более ранним периодом, мне не хватало знаний – во время обучения с нами не проводили занятий по вспомогательным наукам, я не очень хорошо знала латынь, на что мне указывал Отец, когда я в письме просила у него совета. ХХ век отпугивал меня тем, что все было до крайности фальсифицировано, что я уже понимала.
Отъезд из Варшавы советских историков. Перед вагоном стоят справа: Станислав Калабиньский, Виктория, Виктор Яцунский, Стефан Кеневич, Илья Миллер, Иван Хренов и Богуслав Лесьнодорский (конец 1950-х годов)
В Историческом институте Варшавского университета, кроме семинара профессора Базылева, в мои, а также всех остальных ассистентов обязанности входили дежурства в библиотеке. Там царствовала грозная доктор Дроздович, которая жесткой рукой учила нас заполнять каталожные карточки; мы также расписывали содержание журналов – наша начальница же с удовлетворением указывала нам на все наши ошибки, упущения и плохую пунктуацию. По сей день я с умилением нахожу эти продолговатые карточки в каталоге, написанные моим почерком.
Дежурства в библиотеке, выдача и прием книг имели свою хорошую сторону – происходило знакомство с фондами библиотеки изнутри, обнаруживалось множество брошюр и монографий, знакомство с которыми произошло бы не сразу. А здесь они стояли одна рядом с другой, достаточно лишь протянуть руку.
Молодые научные сотрудники должны были заниматься также социальной работой. Все ездили по школам, чтобы рассказать старшеклассникам об истории и отвечать на их вопросы. Мне также надо было пройти через это. У меня вышло не лучшим образом – я смутилась, и единственным выходом было признать свое невежество. Потерпев фиаско, я вышла из класса еще до окончания урока, и представляла себе, как они смеются надо мной.
В какой-то момент – возможно, еще в самом начале семестра – я беседовала с возглавлявшим истфак Варшавского университета профессором Тадеушем Мантейфелем о перспективах моей работы в университете. Всеми уважаемый профессор с грозным взглядом из-под кустистых бровей, с пустым рукавом правой руки, которую он потерял в 1920 году, открыто предупредил меня, что у него нет для меня ставки, поскольку Мирослав Вежховский, выпускник истфака, ассистент Людвика Базылева, который был отправлен в аспирантуру, после ее окончания вернется к своим обязанностям. Мое глупое замечание о том, что, возможно, история России займет больше места в преподавании, чем прежде, и будут полезны два человека, он отверг, презрительно промолчав. Скорее всего, это не способствовало тому, чтобы он был ко мне более расположен, чему я не удивлена. Поговаривали, что он вообще не ценит женщин-историков. Но, возможно, это просто слухи. Тем не менее, я поняла, что лучше добровольно уйти из университета. Тем более что я узнала о создании Института истории Польской академии наук в здании, расположенном на Рыночной площади Старого города. Я рассказал обо всем этом Отцу, так как всегда советовалась с ним по таким вопросам, кроме того, это он бросил меня в объятия Истории. Отец, несмотря на то, что уже не существовали ни его издательство «Ведза», ни его партия – ППС, а в ряды новой объединенной
