— Yes, my baby, — сказал он, — soon we shall by at home. Sleep.[31]
Наташа снова положила голову ему на плечо и опять начала задремывать.
Неужели вправду все страшное уже позади?.. Вся та странная и страшная жизнь…
Беспокойство, однако, у Серебрякова не проходило, а с каждой минутой только усиливалось. Он знал, что без причины это у него не бывает.
Да, причина была явно в обладателе кожаной куртки. Что же так настораживало в нем?..
Наконец Виктор Арнольдович понял: ну да, конечно! Эти ботинки с толстенными подошвами и огромными каблуками – вот что его почему-то беспокоит! В таких ботинках запросто можно пронести…
Что?.. Наркотики? Бриллианты?..
Но он помнил, как легко этот Кожаный прошел в московском аэропорту через спецконтроль. Неужели наши сверхбдительные таможенники могли не обратить внимания на такие странные ботинки?..
Да нет, как раз, помнится, очень даже с любопытством к ним приглядывались…
И тем не менее не остановили, чтобы проверить. Спрашивается – почему?
Причина могла быть единственная: получили приказ не проверять. Откуда мог последовать такой приказ, тоже было совершенно ясно.
Только вот чту может быть спрятано в этих странных ботинках, чту?..
И еще теперь он все время поглядывал на часы. Как-то больно уж часто и нервно. Что ему неймется? До прибытия в Дели еще больше двух часов…
Все с большей тревогой присматриваясь к нему, Виктор Арнольдович лишь в последний миг поймал взглядом движение второго, того, которого он окрестил Незаметным. Тот сделал едва уловимое движение рукой и словно бы невзначай коснулся плеча Кожаного. Его рука лишь чуть-чуть задержалась, но Серебряков успел увидеть, как между пальцами у него блеснул крохотный металлический предмет и вонзился в кожаную куртку.
Боже, у него там была иголка! Виктор Арнольдович знал только одну причину, по которой делают такой незаметный укол. Что там, яд кураре?
Но тогда он подействовал бы незамедлительно. А Кожаный укола даже и не заметил, лишь почесал плечо…
И затем…
Затем он вдруг стал развязывать шнурки и стянул с ног эти свои ботинки. Чего ради? Так иногда делают, если хотят вздремнуть…
Но Кожаный явно дремать-то как раз меньше всего в этот момент собирался. Последний раз взглянув на часы и отставив в сторону ботинки, он вдруг встал и снял с полки здоровенный продолговатый рюкзак и стал торопливо надевать его на плечи…
"Господи, да не рюкзак же это, не рюкзак!" – успел подумать Виктор Арнольдович, когда рука Кожаного уже тянулась к красному рычагу, под которым было написано: "EMERGENCY EXIT. TO OPEN ONLY IN CASE OF FAILURE".[32]
И тут все склеилось воедино, он вдруг мгновенно понял все…
— Скорее! — крикнул он Наташе и рывком выдернул ее из кресла.
В этот самый миг их подхватила струя воздуха и с непреодолимой силой потянула в сторону отверзшейся в борту самолета дыры, через которую уже выпрыгнул Кожаный. Тут же раздался вой сирен и визг пассажиров.
Еще миг – и все это оторвалось от слуха вместе с удаляющимся гулом самолета. А они были уже снаружи, в холодной темноте.
Но не было ощущения, что они падают. И страха у Серебрякова почти не было. Звезды оказывались то над ними, то под ними. Крепко держась за руки, они парили в небе, так же, как сутки назад его невесомая душа парила там в одиночестве, не ведая, куда летит и зачем.
Что-то громыхнуло вдали. В небе взметнулось пламя. Самолет распался на две части, словно его перерубили гигантским топором, и обе половины, кувыркаясь, теперь стремительно падали.
А Серебрякова с Наташей все несло и несло каким-то потоком, не дававшим упасть. И такая нежность была оттого, что и в последний миг Наташина маленькая ручка будет все так же крепко зажата в его руке…
3
..Боже, куда их несет? И они ли это?.. Отчего же тогда оба так легки? Или груз их бессчетных грехов уже навсегда оторвался от них и кувыркается сейчас вместе с падающими обломками самолета?..
…Звезды!.. Неужели они парят над звездами?.. И неужели звезды вправду так близки?..
…Вот они, притаились среди звезд, старые знакомцы – демоны Апокалипсиса: Голод, Война, Чума и Смерть. Только главного из них – Истины – уже нет, обратился в пустоту, чье он и есть порождение. А раз нет его, то и тают, обращаются в такое же, как он, ничто его верные, готовые ради него на все демоны.
А когда ты сам свободен и невесом, то нету ни его, ни их и для тебя!..
А что есть?.. Да вот же он, корабль под названием "Голубка"! Плывет по лазурным водам, и те, кто на палубе, смотрят, смотрят на них, летящих, двоих, очищенных от накопленного за жизнь тяжкого груза… И смотрит задумчиво седобородый Мафусаил…
…Где-то там, с обломками самолета, кувыркаются стенающие души, еще не вырвавшиеся из тяжких оболочек своих тел. Оттого и скорбь их слишком суетная, слишком тяжеловесно земная. Скоро и они ощутят такую же сладостную невесомость!..
Да вон и плывет за ними кто-то по далекой реке. Сам огромный, стоя на огромной ладье, загребает воду веслом. Он это, перевозчик Харон! Никакими земными заботами не омрачено его безучастное ко всему лицо. Он вас подберет и увезет туда, где вы забудете про тягостное, земное…
А это кто?..
Да ведь он, Кожаный!..
Тоже тяжел, и его тянет к земле, хотя и не столь стремительно, ибо над ним воспорхнул круглый купол парашюта. Что-то мучит его…
Плечо…
"Почему так болит плечо?.. — думает он. — Да если б только плечо! Уже и вздохнуть невозможно – тяжесть такая!.. Да ведь это же, это же…"
Ну да, оно самое! Ты боишься, кожаный убийца? Это – то, что с тобой – оно не так и страшно, правда ведь?
…Только не отпускать Наташину руку!.. Но почему, почему Наташа так же невесомо легка, как и он? Неужели тоже стала совсем другой – пока что неведомой ему Апсарой Рамасвами, не отягощенной грузом чужих смертей?.. И он, уже не понять кто, то ли Серебряков, то ли какой-то Федуло, то ли Раджив Рамасвами, любил ее невесомой, легче воздуха, и вечной, как эти звезды, любовью…
Господи, дай, дай продлиться этому сказочному, сладостному полету!..
Жила-была девочка… Господи, продли это счастье хотя бы для нее!..
…Как и тогда, все вмиг оборвалось. И тут же их обоих, тут же потяжелевших, неудержимо потянуло к невидимой в темноте земле.
…Но что это? Что за желтый, с такими правильными очертаниями холмик на такой высоте?..
…Да ведь купол же парашюта!..
Держа Наташу (или она теперь Апсара?) — держа ее за руку, Раджив Рамасвами нырнул под него и ухватился другой рукой за стропу.
Сразу почувствовал рывок. Они все еще падали, но теперь уже медленнее. Внизу виднелась безжизненно поникшая голова и черная куртка Кожаного. В судорожно сжатой руке он все еще держал мощный фонарь, отбрасывавший на землю большой круг света. Этот круг быстро приближался к ним – земля была уже совсем близка.
— Крепче держись, крепче! — успел крикнуть Наташе Серебряков.
Она сумела ухватиться за другую стропу, и они стали карабкаться вниз, пока наконец не повисли на стропах рядом с мертвым Кожаным.
Трое для парашюта были слишком тяжелы. И руки уже немели, плохо держались за стропы.
— Бери фонарь! — крикнул Серебряков.
Наташа сумела одной рукой разжать пальцы Кожаного и выхватить фонарь. Серебряков тем временем расстегнул на Кожаном лямки, и тот провалился вниз, исчезая во тьме.
Из последних сил Серебряков пристегнулся сам и затем обеими руками обхватил Наташу, прижал ее к себе. И показалось, что их души, как в том полете среди звезд, снова слились воедино.
Это был другой, но теперь, на время полета, самый любимый им человек – Апсара Рамасвами…
…Земля была уже совсем, совсем рядом. Сейчас они ступят ногами в круг этого фонаря. Неужели все тогда оборвется, и перед ним снова окажется кто-то неведомый – какой-нибудь Колобуил или Невидимка?..
— Только не сюда! — воскликнула вдруг Наташа и потянула на себя свою стропу.
"Почему?" – не понял Серебряков, но круг пополз вдоль земли, словно волоча их за собой.
— Ой! И не сюда! — снова крикнула Наташа. — Господи, еще чуть-чуть!
Он по-прежнему не понимал, в чем дело. Их отнесло еще немного и наконец Серебряков почувствовал, как ноги его ударились оземь.
— Слава Богу!.. — С этими словами Наташа оторвалась от него и почему-то стала освещать фонариком землю вокруг себя. — Слава Богу! — радостно повторила она, что-то нащупав лучом. — Мы не раздавили ее!
— Кого? — не понял Серебряков.
— Гусеницу, — сказала Наташа. — Я боялась, что мы наступим прямо на нее. И убьем еще одно существо. Но – слава, слава Богу…
Она посветила чуть дальше фонариком, и Серебряков увидел, как большая, мохнатая, жирная гусеница неторопливо уползает от луча света за камни.
