— Мы не ошиблись, Кив. Здесь была жизнь. Это памятники умершей цивилизации — обитатели планеты, возможно, хотели сохранить для будущего свой облик…
— Что ж, может быть, в твоих словах есть доля правды. А если жизнь не угасла?.. Не приземлились ли мы в месте, где жители этой земли чтут предков? Ведь у нас на Унете существовал в древности обычай увековечивать памятными знаками такие места.
— Во всяком случае, надо прихватить с собой несколько таких изваяний…
На пятый день погонщики купеческого каравана, следовавшего в столицу, подобрали одного из тех, кто по велению султана отправился в погибший город. После того как сердобольные караванщики напоили его, звездочет Рахматулла назвал себя и, попросив доставить его ко двору повелителя правоверных, впал в забытье.
Когда придворные лекари привели звездочета в чувство, он предстал пред очи султана, его визирей и высшего духовенства.
— Почему только ты один выбрался из этого города? — спросил хозяин дворца.
— О властелин, все мои сотоварищи остались там: одни обратились в золотые изваяния, а другие умерли в желтой пустыне.
— Он не в своем уме, повелитель, — заметил один из чиновников. — Жаркое солнце расплавило ему мозги.
— Помолчи, — остановил его султан.
Выслушав подробный рассказ Рахматуллы, он задумчиво сказал:
— В его речах нет следов безумия — он говорит складно и толково… А что думает по поводу услышанного нами великий муфтий?
Служитель аллаха приподнялся с подушек и, приложив к груди руку, ответствовал:
— Я думаю, о надежда ислама, что звездочет говорит правду… Видно, аллах в назидание нам обрушил на грешный город свой гнев. А те двое великанов, источавших свет… может быть, это святой Хызр и святой Хусам?
После обсуждения событий, последовавших за падением звезды, султан разослал во все концы страны указ, в котором извещалось: всевышний покарал нечестивцев, обратив их в камень. Доступ в проклятое место отныне воспрещался. Но сразу же поползли слухи о том, что в погибшем городе все: дома, люди, сама земля — превратилось в золото. Некоторые смельчаки стали проникать в проклятый аллахом край, но те немногие, кто возвращался, вскоре умирали от незнаемого недуга. И суеверный страх перед Неведомым отбивал у других охоту отправиться за «золотом святого Хызра». Горячие ветры заносили город песком и пылью, принесенной с полей Ферганы…
Шли годы, под ударами кочевников рушились государства, жизнь возрождалась на новых местах, и падение звезды постепенно забылось, остались в памяти иных поколений лишь смутные легенды, предания о святом Хызре.
Возвращаясь с похорон доцента Бекмирзаева, некоторые вполголоса говорили: «Сам себя загубил. Да и эти раскопки — они же бессмысленны». Уже на следующий день после его смерти институтским начальством была высказана мысль о том, что пора прекратить работы, проводившиеся Бекмирзаевым в Язъяване. Это встревожило Даврана Хасанова, который под руководством Бекмирзаева участвовал в раскопках. Поэтому сразу же после похорон он выехал в Язъяван, чтобы привести в порядок документацию экспедиции и подготовить аргументы в пользу продолжения археологических изысканий.
И когда спустя полмесяца из центра поступило указание прекратить работы, Давран написал докладную, в которой приводил расчеты доцента Бекмирзаева, свои умозаключения, и просил разрешения продолжить раскопки. Еще через неделю в лагерь экспедиции прибыл однокурсник Даврана Нияз Мансуров — щеголь, словно сошедший со страницы журнала мод, с тонкими, словно выщипанными, бровями, усиками. Увидев его издали, Давран ощутил досаду: вместо того чтобы прислать знающего специалиста, институт командировал этого пройдоху. То, что совершенно чуждый научным интересам парень благодаря большим связям чувствовал себя спокойно на этом поприще, вызывало неприязнь не только у Даврана, но и у многих археологов. Давран учился вместе с ним пять лет, бывал с ним на практике, но ни разу не видел, чтобы он копался в земле или проявил хоть какой-то интерес к находкам. И тем не менее Нияз получил диплом об окончании вуза. А вот теперь именно его направили на месте решить судьбу раскопок в Язъяване.
Когда они поднялись на каменистый бугорок, Нияз, вместо того чтобы слушать объяснения коллеги, принялся отряхивать запыленные штанины.
— Куда ты меня тащишь?! — возмутился он, когда Давран направился было к лабиринту раскопок. — Я и отсюда вижу, что вы, словно суслики, копаетесь в земле. Ты покажи мне найденные вещи.
— Разве ты не видел их в институте?
— Да видел какие-то пять-шесть черепков, — с иронией ответил Нияз.
— При раскопках Афрасиаба [7] сначала тоже были найдены глиняные черепки, — парировал Давран.
Ничего не ответив, Нияз достал из нагрудного кармана сигару и откусил кончик ее. Долго отплевывался от табака, затем прикурил и с важностью стал осматривать панораму раскопок.
— Говоришь, Афрасиаб? — Он, видно, не привык еще к сигарам или нечаянно слишком глубоко затянулся; во всяком случае, начавший душить его кашель не дал ему договорить до конца.
— Да и Помпеи — там тоже начиналось с черепков, — вновь с усмешкой произнес Давран.
Нияз откашлялся, потушил о каблук сигару, положил ее в футляр и сунул в карман.
— Времена Помпеи и Афрасиаба прошли, дружище. На твою и мою долю не выпадут такие грандиозные открытия. Поэтому, как говорится, по одежке протягивай ножки. Какой смысл мучить себя и людей, тратить колоссальные средства ради того, чтобы откопать захудалый кишлак?
— Конечно, можно никуда не ездить и строчить диссертации на материале прежних раскопок. Я слышал, что некоторые так и делают…
Нияз понял намек и, нахмурив брови, резко сказал:
— Ученый совет пришел к выводу, что в твоих сообщениях нет стоящей информации.
— А может быть, некоторые всезнающие товарищи ввели в заблуждение членов ученого совета относительно содержания моей докладной?
Теперь Давран намекал на «руку» Нияза — его родственника, занимавшего руководящий пост в институте.
— Я приехал сюда не по желанию отдельных товарищей.
— Если бы и ученый совет придерживался твоей позиции, то не было бы никакой надобности в твоем приезде. Направили бы категоричный приказ о прекращении работ, и все.
— Возможно… Однако я приехал не с дурными намерениями. Поговорим без насмешек. Ты меня не любишь, мне это хорошо известно. Я тоже не соскучился по тебе и приехал не затем, чтобы повидать тебя… Лучше, когда мужчины разговаривают в открытую. Никто из нас не должен друг другу. Мы не оспариваем с тобой одно кресло. Я собираю урожай со своего поля, а ты — со своего.
— Твое определение очень образно… Ну-ка, угости сигарой, подымим.
— Ты подумал, что было бы, если бы приехал не я, твой однокашник, а другой?.. — начал Нияз.
— Другой, по крайней мере, со всей серьезностью отнесся бы к нашей главной находке — кисти руки, выполненной из неизвестного материала.
— Да мало ли как мог сюда попасть обломок индийского культового изваяния?
— Но манера совсем не похожа на манеру скульпторов, создававших индуистские и буддийские статуи.
— Ты уже перерыл сотни тонн грунта, а других подобных находок пока нет.
— А эта найдена всего за три дня до смерти Бекмирзаева. С тех пор работы велись черепашьим темпом… Надо по-настоящему раскопать Язъяван.
Нияз досадливо поморщился и стал озираться по сторонам — спор явно наскучил ему.
— Послушай, Давран, я устал с дороги. Подумаем об отдыхе. И давай не будем напрасно ломать копья. По возвращении я скажу, что не пришел к определенному мнению. Предложу вызвать тебя. Приедешь и будешь сам сражаться за эту яму.
Они повернули назад. Давран понял, что Нияз и на сей раз хочет выйти сухим из воды. С одной стороны, он вроде бы и заступался за Даврана. На самом же деле он не хочет связывать себя никакими обязательствами. Нияз прекрасно знал, что для прекращения работ нет ни одной веской причины, что разговор об этом шел только в узком кругу. Но ему известно, что многие годы один из руководителей института, дядя Нияза, был на ножах с доцентом Бекмирзаевым, вследствие чего каждое начинание покойного наталкивалось на препятствия.
— Можешь уделить мне один день? — спросил Нияз, когда они подошли к палаткам лагеря.
— А что?
— Срок командировки — неделя. Я слышал, здесь есть хорошие места для отдыха.
Давран давно уже соскучился по родным, но события последнего времени не позволяли и думать о поездке к ним. Неожиданное предложение Нияза пришлось как нельзя кстати. «Да, не худо бы немного развеяться», — решил он и сказал:
— Ладно, завтра придумаем что-нибудь.
На землю опустились сумерки. Рабочие экспедиции уселись вокруг костра. Вода в закопченном до черноты чайнике быстро закипела и выплескивалась из-под крышки, словно грозя потушить огонь. Обугленные ветки шипели, густой пар поднимался над костром, но хворост быстро вновь воспламенялся, и жаркие языки пламени снова принимались лизать чайник. Наконец Давран железным крюком подцепил его за ручку и поставил на траву. Бросил в кипяток пригоршню заварки, немного погодя налил чаю в пиалу, вылил его опять в чайник, повторил эту операцию дважды, чтобы напиток заварился покрепче. Обычно вечера возле палатки сопровождались веселой болтовней, песнями, однако сегодня разговор не клеился. Даже чай не допили до конца. Всех коробила заносчивость гостя, его начальственный тон.
