Жоан очень переживал за свою жену. С того момента, как Анна узнала о том, что не беременна, она медленно, но верно начала преодолевать последствия ужасных событий, связанных с Хуаном Борджиа и его приспешником. Она искала ласки, тепла и телесного контакта с Жоаном, и он с любовью и вниманием давал ей все это. Но когда он пытался перейти к более интимным ласкам, Анна отвергала его. Нежность – вот лекарство, которое прописала повивальная бабка, лечившая Анну; Жоан наслаждался возможностью проявить свои чувства и дал себе слово ждать столько, сколько нужно, чтобы вновь зажить страстной супружеской жизнью. Анна изменилась, никогда она уже не станет такой, как раньше, но с каждым днем она все больше напоминала себя прежнюю – ту счастливую женщину, которой была, и осознание этого делало Жоана счастливым.
В противоположность пережитой трагедии эти счастливые моменты можно было сравнить лишь с первыми месяцами их совместной жизни или с далекими воспоминаниями детства, когда семья Жоана жила в родной деревне Льяфранк. Море было синим, небо – сияющим, ласковые волны омывали песчаный берег, а он купался в любви родителей и братьев.
Анна стала чаще спускаться в лавку, и постепенно ее обхождение с клиентами и работниками стало прежним. Она улыбалась, смеялась шуткам, в особенности тем, что отпускал Никколо, который с удвоенной силой стал оказывать ей знаки внимания, а также возобновила свои беседы с дамами. Однако по мере того, как Анна возвращалась к своим привычкам и прежней форме поведения, вновь пробудилась ее склонность к критике.
Обсуждение убийства папского сына как бы повисло в воздухе, это была запрещенная тема, как и совершенное над ней надругательство; но настало время, и Анна сама решила поднять этот вопрос. Однажды вечером, когда они находились в своей спальне и уже легли в постель, она спросила у Жоана, как именно он убил папского сына и кто ему помогал. Жоан подробно рассказал ей о том, как все это произошло, и добавил, что без помощи Микеля Корельи он никогда не смог бы расправиться по справедливости с тем мерзавцем.
– Нет, это не он помог вам убить его, – ответила Анна. – Все было как раз наоборот: именно вы помогли ему.
– Да какая разница? – спросил Жоан, которому это уточнение показалось абсурдным. – Я хотел убить его собственными руками, и Микель помог мне осуществить это. Мы оба помогли друг другу.
Казалась, Анна была удовлетворена ответом и больше ничего не сказала в тот день. Однако на следующей неделе она опять вернулась к этой теме. Жоан забеспокоился: Анна слишком долгое время обдумывала вопрос.
– Я знаю, почему дон Микелетто не захотел помочь нам, несмотря на то что мы так долго об этом просили. – Ее голос в тишине алькова прозвучал довольно резко.
– Что вы имеете в виду?
– Мое изнасилование. Дон Микелетто не захотел остановить Хуана Борджиа, чтобы помочь нам.
– Он не то чтобы не хотел – он не располагал достаточной властью, чтобы добиться этого.
– Вот именно, что располагал! – Анна в раздражении повысила голос. – Конечно, располагал! Он мог поговорить либо с ним самим, либо с Папой.
– Не мог, он мне повторил это тысячу раз.
– Он не хотел, Жоан, он не хотел…
– Что заставляет вас думать подобным образом?
– Дон Микелетто очень хорошо вас изучил, – объяснила Анна. – Он знаком с вами с тех пор, когда вы помогали ему достойно выходить из переделок, в которые папский сын постоянно ввязывался в барселонских тавернах. Он знал, что вы отомстите за мое изнасилование, даже подвергая опасности свою собственную жизнь, что вы будете готовы на все. Он прекрасно знал о намерениях Хуана Борджиа относительно меня, ведь вы рассказали ему об этом и попросили помощи. С другой стороны, он не сомневался в том, что Хуан применит силу, если не добьется своего по-хорошему. И при этом дон Микелетто ничего не сделал, что помочь нам. Кто знает, может быть, он даже его подзадоривал.
Книготорговец жестом показал свое несогласие. Но Анна в ответ лишь утвердительно кивнула.
– Да, Жоан, да. Вы стали пешкой в шахматной партии, с которой вас не ознакомили: пешка делает мат королю. Это была игра, затеянная в борьбе за власть, настоящая интрига в клане каталонцев, к которой Папа не имел никакого отношения и жертвой которой он стал. А вы превратились в карающую руку дона Микелетто, в наемного убийцу наемника Борджиа.
Жоан смотрел на свою супругу в задумчивости. В ее взгляде был гнев, едва сдерживаемая ярость, и он понял, что ее месть не завершилась убийством Хуана Борджиа. Темные локоны еще сильнее подчеркивали белизну ее кожи, а красиво очерченные брови, сдвинутые к переносице, и сжатые розовые губы свидетельствовали о несвойственной ей мрачности.
– Да, то, что для меня было делом личной мести, для Микеля Корельи стало удачно спланированной операцией, – ответил Жоан через некоторое время. – Речь идет о смене власти, в результате которой Микель поставил во главе клана некоего более способного человека, одновременно упрочив и свою собственную власть. У него не сложились отношения с Хуаном Борджиа. Я не знаю, был ли Цезарь в курсе дела или нет, но ему все происшедшее было выгодно. Тем не менее я категорически не согласен с тем, что Микель способствовал или подстрекал Хуана Борджиа к изнасилованию. Я повторяю, что он не имел достаточной власти, чтобы остановить герцога. Просто наши интересы совпали. И это все.
– Я так не думаю, – резко ответила Анна.
Он пожал плечами и развел руками, как бы вопрошая.
– Я не знаю, что могу сказать или сделать, чтобы убедить вас в обратном.
– Ничего, вы ничего не можете сделать, – произнесла она решительно. – Кроме того, я много говорила об этом с Никколо – вы же прекрасно знаете, что он всегда и обо всем великолепно осведомлен. Он тоже думает, что Цезарь несет ответственность за смерть своего брата: Хуан был любимцем Александра VI, но Цезарь умнее, сильнее, отважнее и честолюбивее. Никколо считает, что он мечтает лишь о том, чтобы превратиться во властителя Италии, который сможет ее объединить и стать королем при содействии Папы. На клинке его шпаги выгравирована фраза: «Или цезарь, или ничего», и это говорит о многом – он хочет имперской славы. Он не волочится за женщинами, как его брат, хотя ни в коей мере не уступает ему в этом. Он – настоящий хищник. Он любит власть, и его жизнь такая же темная и запутанная, какой она была у Хуана, но, в отличие от него, Цезарь обладает холодным рассудком, которого его брат был лишен.
– Мне кажется, что вы слишком много беседуете с Никколо, – ответил Жоан, растягивая слова.
– Как же мне этого не делать? – Анна снова нахмурилась. – Мы вместе принимаем посетителей лавки. Помимо всего прочего, он очень внимательный помощник, смешит меня – вы же знаете, насколько для меня сейчас это важно. Вам тоже не помешало бы побольше разговаривать с ним и поменьше общаться с доном Микелетто. Никколо – настоящий друг, в отличие от этого валенсийца, который лишь использует вас для своих темных делишек.
– Конечно же, я разговариваю с ним! И знаком с его мнением относительно всего этого дела.
– Мне не нравятся каталонцы, и я виню их всех, а не только Хуана Борджиа в том, что со мной произошло.
– Вы ошибаетесь, Анна, вы ошибаетесь. В таком случае что вы можете сказать о своих подругах – Санче и Лукреции? Они на сто процентов принадлежат клану. Кроме того, вы еще в дружеских отношениях с Джулией Прекрасной, наложницей Папы.
– Они не имеют никакого отношения ко всем этим интригам.
– Так вот, я думаю, что они не являются для вас подходящим обществом. Они принадлежат к другому социальному слою, у них другая жизнь и интересы, отличающиеся от наших.
– Да как вы можете такое говорить? Настолько вам дорог дон Микелетто, что вы прибегаете к подобным аргументам, чтобы защитить его?
– Вы не должны так относиться к этим людям, Анна, – настаивал на своем Жоан, стараясь говорить сейчас примирительно. – Каталонцы всегда нас защищали.
– Так, значит, мы в руках банды насильников и убийц, – изрекла она.
38
Следующим воспоминанием было то письмо из Неаполя. Жоан сразу распознал сургучную печать с изображением равнобедренного треугольника внутри круга, поэтому оставил клиентов, толпившихся в лавке, и удалился, чтобы открыть письмо в спокойной обстановке, за своим письменным столом. Жоан ждал этих писем и наслаждался ими; их содержание всегда было интересным, но первые же строчки письма поразили его.
«Время Савонаролы истекло, – говорилось в нем. – Флоренция должна снова получить свободу, и вы можете сыграть ключевую роль в этом процессе перемен».
Не веря своим глазам, Жоан еще раз прочитал эти строки и подумал о том, что лучше закончить чтение письма в тишине своей комнаты. Прежде чем удалиться, он постарался оценить работу лавки в тот вечер. Никколо занимался с парой клиентов, а его недавно появившийся помощник, римский бакалавр по имени Паоло, сторонник Папы Александра VI и друг Микеля Корельи, – еще с одним. Строки письма, которые Жоан только что прочел, напомнили ему, что его лавка в значительной степени зависит от покинувших свой город флорентийцев, которые несомненно вернутся на родину, как только изменится политический режим, если только то, что сообщалось в письме, было достоверным. Жоана уже предупреждали об этом раньше, хотя и не в таких категоричных выражениях, и именно поэтому новые работники набирались исключительно из жителей Рима.
