— Замок, дура! — рявкнул Ломов. — Я хочу запереть этих ублюдков в столярке, врубилась?
— Я сейчас, Мишенька! — засуетилась Нинка. Подняла шапку и потрусила в обход побитых парней под арку.
Хрущ за ноги подтащил крепыша к дверям, зашвырнул его внутрь, повернул злое квадратное лицо с сузившимися глазами к остальным.
— Вам помочь, суки, или сами зайдете? — кивнул он на черный провал двери. Курок, негромко подвывая, первым юркнул в столярку. Золотозубого пришлось загнать туда пинками под зад — он все еще не мог толком разогнуться. Лицо бледное, лишь зуб блестит в ощеренном рту.
Появилась Примакова с новеньким замком и ключами на кольце.
— Подойдет, Мишенька? — заглянула она ему в глаза. — Ты на меня не сердись, мой золотой. Этот Санин грозился порезать.
— Я с тобой еще разберусь, — замыкая дверь на замок, пообещал Хрущ. На всякий случай он и к квадратному окну привалил железное корыто из-под цементного раствора. — Покарауль тут, тупая корова! — приказал он ей и торопливо зашагал к автомату, позвонил своим и, назвав адрес, велел срочно прибыть к нему.
Примакова стояла у дверей, как часовой, и дымила сигаретой. Увидев его, сказала:
— Мишенька, Петя Санин... Его дружок говорит... — она кивнула на дверь с блестящим замком. — В общем, худо ему, изо рта кровь идет.
— Пожалела гаденыша? — повернул к ней злое, с вздувшейся щекой — след нунчака — лицо Ломов. — Думаешь, они со мной собирались в бирюльки тут играть?
— Мишенька, заведующая меня на весь день к тебе отпустила. — Она кокетливо взглянула на него снизу вверх. — Если ты хочешь...
— Вот сдам эту шушеру своим ребятам — пусть их научат уважению к старшим... — ухмыльнулся Хрущ. — А ты, стервочка, прихвати из магазина жратвы и хорошей выпивки — и ко мне!
— Не сердись, Мишенька, — зачастила девушка. — Не могла же я с ними с тремя справиться? Заставили позвонить тебе, сами рядом стояли... Курок сказал своим дружкам, что у тебя рука сломана и, мол, делать с тобой им троим нечего. А ты как раскидал их! Это с больной-то рукой!
— Нечего было эту мразь приваживать, — остывая, проговорил Ломов. — Чего он к тебе повадился?
— А что, я не могу никому понравиться? — осмелев, подбоченилась Нина. Грудь ее распирала кожаную куртку. Она уже почувствовала, что гроза миновала. — На меня многие поглядывают с интересом.
— Вертишь направо-налево своей толстой жопой, — сдвинув брови и поглаживая ноющую скулу, проворчал Хрущ. Хотя он так и сказал, а задница и грудь у Ниночки были в полном порядке, да и ноги ничего.
— Утром привезли несколько ящиков шотландской водки «Вирджиния», — похвасталась девушка. — Лучше венгерского «Абсолюта». Я для тебя взяла две бутылки.
Тут подошли трое парней в «коже», широких твидовых брюках и ослепительно белых кроссовках. Проводив взглядом плавно покачивающую пышными бедрами Примакову, Хрущ распорядился:
— Вот, кореша, ключ, — он кивнул на дверь. — Разберитесь как следует с теми тремя сявками — они тут мне надумали права качать! И чтобы ни одного их похабного рыла я здесь больше не видел.
— Бу сде! — коротко ответил плечистый парень с глазами навыкате и рыжей челкой из-под круглого козырька пижонской теплой кепки с наушниками.
— А потом? — спросил второй, ростом пониже, но в плечах тоже могучий.
— Что потом? — остановился Ломов, уже было направившийся прочь со двора.
— Здесь оставить или... на свалку?
— Я же сказал: разберитесь, а мочить никого не надо. Но чтобы на всю жизнь запомнили, как соваться в чужие владения, и другим бы заказали.
— Бу сде, шеф! — ухмыльнулся плечистый. — Слышали, хлопцы? Бить сучар, но не до смерти. Трупов нам не надо.
Настроение у Ломова улучшилось: худо-бедно, но он все-таки с тремя «отморозками» справился, несмотря на сломанную правую руку. И какие глаза были у Нинки Примаковой! Пусть знает, сучка, что с ним, Хрущом, шутить опасно. В магазин со вспухшей скулой — других видимых повреждений вроде бы нет — он не стал заходить, дождался продавщицу на улице. С низкого, серого неба стал накрапывать мелкий дождик. На пушистой шапочке Примаковой заискрились мелкие капли. В руке у нее фирменная сумка с закуской и выпивкой. Михаилу и в голову не пришло взять ее. Не то чтобы он сердился на толстушку, просто каждый в этом мире должен знать свое место. А вот у Кристины Васильевой взял бы он сумку? Этого Ломов не знал. Воспоминания о синеглазой и золотоволосой красавице не оставляли его, но он дал себе слово больше не приходить к ее дому, не преследовать на улице. Позже он, конечно, посчитается с ее хахалем. Хрущ обид никому не прощал.
— Мишенька, в городе свирепствует эпидемия гриппа, ничего, что я утром съела два зубка чеснока? — тараторила, семеня рядом с ним, Примакова. — У нас в магазине все теперь жрут чеснок, говорят, помогает не заболеть.
«Вот дурища! — поморщился Ломов. Съела два зубка чеснока... Теперь и мне надо хавать, а то ведь из ее пасти разить будет!..»
Будто прочтя его мысли, Нина прибавила:
— Я и для тебя захватила пару головок болгарского... Под водочку и карбонат с икоркой хорошо пойдет! Заведующая велела тебе кланяться.
— Может, ее пригласить? — осклабился Хрущ. — На пару выступите?
Надо отдать должное продавщице — приготовить закуску, хороший обед она может. Что вспоминать Кристину, если она теперь для него отрезанный ломоть? А пышка Нинка всегда рядом и никуда не денется — свистни, и тут же прибежит... с сумкой, полной жратвы и выпивки. Кристина с ним ни разу не выпила, а Примакова и тут не отстает! Теперь, когда он, Хрущ, избавил их от бешеных «отморозков», коряга-заведующая ничего не пожалеет... Да и в постели Нинка старается изо всех сил угодить, не то что Кристина...
— Застоялся жеребец! — обиделась Ниночка. — Ей же скоро сорок. И ноги кривые. Она грузчику Диме платит за каждую ночь, так тот еще и нос воротит!
— Да пошутил я, — сказал Ломов. — Видел я твою заведующую в гробу.
— Коряга, а на молоденьких смотрит... Мишенька, у Курка был наган, — оглянувшись по сторонам — они шагали по тротуару, — вполголоса произнесла Примакова.
— Что же ты, курва, сразу не сказала? — остановился Хрущ. — Может, газовый?
— Хвастался, что настоящий. Мол, захочет и тебя продырявит.
— Черный или белый?
— Чего? А-а, наган, — сообразила Нина. — Белый такой.
— Китайская зажигалка, — пробормотал Ломов. — Пудрит тебе мозги, а ты веришь!
— Я в наганах-пистолетах не разбираюсь, — сказала она.
Впрочем, чего он запаниковал? Его ребята дело знают, да и Курку сейчас не до пистолета. Уж догадаются обшмонать их всех, ребята опытные. А стволы теперь у всякой шелупени могут быть. Кавказцы в длинных плащах-пальто чуть ли не в открытую их носят в заплечных кобурах. Эти чувствуют себя в Питере свободнее, чем у себя дома.
Хрущ люто ненавидел «черных» и, его бы воля, всю воровскую мафию иногородних вырезал бы...
— Больше твой поганый Курок...
— Мой? — обидчиво стрельнула на него глазами Нина.
— ...носа в ваш магазин не покажет, — проигнорировав ее замечание, продолжил он.
— Да он — злобный дохляк, и у него изо рта пахнет, — сказала Нина. — А этот, в смешной кепочке, который палками на цепочке махал, ничего-о-о!
— Б... ты все-таки, Нинка! — покачал головой Ломов, уж в который раз подумав, что Бог явно обделил продавщицу умом. Ну чего несет? То про какой-то дурацкий чеснок, то про мужиков!
— Говоришь — заведующая тебя на весь день отпустила? — мстительно заметил он. — Так вот, наведешь у меня порядок в квартире: немытой посуды накопилось, ванну надраишь, паркетные полы натрешь, ковер пропылесосишь...
— А ты что будешь делать, Мишенька? — покосилась на него девушка.
— Я? — Хрущ явно был не готов к ответу. — Я... буду тебя...
— Тогда уж лучше не меня, а пылесос... — хихикнула Ниночка. — В каком-то порнографическом мультике я видела, как здоровенный негр удовлетворял свою похоть с прыгающим пылесосом...
— И ты такую муть смотришь? — поморщился он.
— А еще я смотрела по видику, как семь гномов вот с такими... — она отмерила рукой, — имели «хором» спящую Белоснежку.
А я в натуре видел, как таких, как ты, дурех, в сауне ставили «паровозиком», пускали «в круг», укладывали ромашкой, пропуская через «очередняк»... — хохотнул, вспомнив былое, Хрущ.
Когда они подошли к дому, с уличного дерева прямо к ним под ноги спланировала крупная черноголовая ворона. Бесстрашно посмотрела на них блестящими глазами-бусинками и степенно отступила чуть в сторону, уступая дорогу.
— Как осмелели, стервятницы! — сказал Ломов. — Никого не боятся. А голубей стало в городе меньше. Ты заметила? Их вонючие бомжи отлавливают и жрут.
— Я на ворон и голубей не смотрю, Мишенька, — сказала Примакова, ногой открывая дверь дома.
«Эх, Нинка! — с тоской подумал Михаил, уж в который раз за сегодняшний день вспомнив Кристину. — Лучше бы ты поменьше раскрывала свой ротик на улице... Вот в постели — это другое дело!» — и, не удержавшись, хмыкнул.
