теплотой, довольством, которое не должно быть возможным с таким опасным, переменчивым человеком, как Николай.
Не то чтобы все идеально, конечно. Во-первых, мы двое расходимся во мнениях, когда дело доходит до того, что следует позволять делать не совсем пятилетнему ребенку. Как оказалось, Николай и его братья — и в меньшей степени Алина — были беспризорными детьми, которым разрешалось и даже поощрялось играть на улице самостоятельно и в целом быть опасно независимыми. Так что, хотя я впадаю в панику каждый раз, когда вижу нож для стейка в руке Славы или обнаруживаю, что он карабкается на дерево выше шести футов, Николай раздражающе спокоен в таких вещах.
— Тебя не волнует, что он может упасть и сломать себе все кости? — с досадой спрашиваю я, когда мы идем в поход, и он позволяет Славе вскарабкаться на старый дуб, пока его крошечная фигурка едва видна сквозь листву. — Или, что еще хуже, упасть ему на голову и сломать шею?
"Конечно, я делаю." Его золотые глаза угрожающе прищурились. — Ты думаешь, я не беспокоюсь обо всех ужасных вещах, которые могут случиться с ним в любой день? Лестницы, с которых он может скатиться, болезни, которые он может подхватить, ядовитые ягоды, которые он может найти и съесть? Иногда это все, о чем я могу думать, настолько, что я убежден, что схожу с ума. Но точно так же, как мы не можем быть рядом, чтобы держать его за руку каждый раз, когда он поднимается по лестнице, мы не можем ожидать, что будем рядом с каждым деревом, с которым он столкнется, или с каждым ножом, который попадется ему на пути на протяжении всей его жизни. На самом деле, нет никакой гарантии, что мы будем рядом с ним завтра. Жизнь может быть непредсказуемой и жестокой, и чем лучше он подготовлен к встрече с ней, тем выше шансы, что он выживет».
— Но он еще ребенок. Вы должны научить его , как выжить».
«Я учу его, позволяя ему сталкиваться с таким количеством опасностей в одиночку, как только он может. Дети его возраста не глупы; они достаточно упали, чтобы знать, что это больно. Он бы не забрался так высоко, если бы не чувствовал себя в безопасности в своей силе, а единственный способ расти и испытывать эту силу — бросить вызов самому себе, когда это важно… когда под ним нет резинового коврика. Кроме того, — добавляет он, когда я собираюсь начать спор, — я слежу за ним . Если он начнет падать, я его поймаю.
Тогда я заткнулся, потому что, скорее всего, он это сделает. У человека рефлексы кошки. На днях я случайно локтем сбила со стола стакан с водой, и Николай поймал его в воздухе, не прерывая разговора. В другой раз я споткнулся об одну из деталей Славы LEGO и врезался бы мне в лицо, но Николай обнял меня до того, как я упала на пол, хотя он был в другом конце комнаты секундой раньше.
Если бы я не знала лучше, я бы подумала, что он был одним из супергероев комиксов Славы или, что более вероятно, суперзлодеями.
Этот ярлык подходит ему как нельзя лучше.
Позже той же ночью, когда мы входим в нашу спальню, мне приходит в голову кое-что в связи с нашим предыдущим разговором.
«Если ты так полон решимости взрастить независимость Славы, почему ты так полон решимости оградить меня от любой опасности?» — спрашиваю я, садясь на кровать и наблюдая, как Николай снимает пиджак и галстук. Мы все еще примеряем официальные наряды за ужином, и я должен признать, что мне это нравится. Мало того, что я ношу великолепные платья каждый день, мой муж невероятно красив в тех строго сшитых костюмах, которые ему нравятся.
Как будто мы переключаемся между двумя сферами: дневной, где мы идем в поход по пустыне и пачкаемся, и вечерней, где царят гламур и блеск.
— Потому что ты не ребенок, и тебя не так воспитали, как я воспитываю Славу, — ровно отвечает Николай, расстегивая запонки. — Твоя мама, какой бы замечательной она ни была, не подготовила тебя к борьбе с убийцами, зайчиками… или такими мужчинами, как я.
Я тяжело сглатываю, моя кровь нагревается, когда он скользит взглядом по моему все еще полностью одетому телу. С тех пор, как мы поженились, я стала лучше читать сексуальные настроения Николая и понимать, какая ночь мне предстоит. И сегодняшний вечер обещает быть одним из наших самых диких, тех, когда я никогда не уверен, как далеко он зайдет.
Когда я чувствую в нем тьму, чувствую, как она поднимается близко к поверхности.
Не то чтобы я его боюсь. Не совсем. Я знаю, что он не причинит мне вреда, по крайней мере, никоим образом. Просто иногда у меня возникает ощущение, что ему недостаточно того, что у нас есть, что его ненасытный голод по мне остается неудовлетворенным.
Временами мне кажется, что он хочет поглотить меня, всю меня, и ничего меньшего не получится.
Он снимает рубашку, обнажая красиво очерченные мускулы, и подходит ко мне, его движения снова напоминают плавный, убийственно грациозный рыскание большой кошки.
Может быть, он был тигром в прошлой жизни.
Может быть, я была его добычей.
Инстинктивно я откидываюсь назад на кровати, и его губы зловеще изгибаются. Как всегда, он знает, что я думаю и чувствую, и ему нравится то, что я чувствую сейчас.
Ему нравится заставлять меня немного нервничать.
Двигаясь с той же хищной неторопливостью, он взбирается на кровать и надо мной, толкая меня на землю, прежде чем схватить мои запястья и прижать их над головой одной рукой.
У меня пересохло во рту от взгляда его глаз, от темной напряженности в них. Я облизываю губы, и его взгляд следует за моим языком, его лицо напрягается. Когда его глаза снова встречаются с моими, они полны такого обжигающего жара, что мне кажется, что я могу сгореть на месте. Мое сердце бешено колотится, моя кожа вся краснеет, когда он опускает голову и громко вдыхает, словно жадный до запаха моих волос.
— Гм, Николай… — я извиваюсь под ним, мой пульс учащается, когда я чувствую, как выпуклость давит на мои бедра. Даже несмотря на то, что нас разделяют слои его штанов и моего платья, я чувствую, насколько горяча и тверда его эрекция, насколько она массивна. Я снова сглатываю. — Когда ты сказал «мужчинам вроде меня»,
