Изученный поцелуй заморской или доморощенной «жрицы любви», искусный до «артистического шедевра», подделанный под настоящее страстное лобзание, заставляет усиленно биться молодое сердце и ключем кипеть молодую кровь. Аромат духов и женского тела мутит ум и парализует волю.
Развратник готов.
К чести Ивана Корнильевича надо сказать, что по последнему пути он сделал еще очень слабые шаги.
Его сердце еще не было испорчено, и женщина не была еще сведена им с «пьедестала юношеского поклонения» на уровень хорошо приготовленного, приправленного заморскими пряностями лакомого блюда.
Усилия его друзей разбивались об «идеализм» Ивана Корнильевича, давшего графу Стоцкому и другим обильную пищу для насмешек над «чистым мальчиком», как прозвали молодого Алфимова в кругу петербургских «хлыщей».
Обычные посетительницы квартиры Капитолины Андреевны не имели успеха относительно «сына банкира», несмотря на приложенные с их стороны старания.
Это озаботило графа Стоцкого, и по совещанию с полковницей Усовой было решено приготовить для Ивана Корнильевича другую приманку, сообразно его «московским вкусам», как выразился граф Сигизмунд Владиславович.
Этой приманкой послужила некая Клавдия Васильевна Дроздова – молодая шестнадцатилетняя девушка, с личиком херувима, миниатюрная и гибкая, «одна мечта», как определила ее полковница.
Она жила со своей матерью на Васильевском острове в бедной квартирке и перебивалась работой портнихи.
Отца она никогда не знала, да о нем и не было упомянуто в ее метрическом свидетельстве, а ее мать была из тех падших женщин, не потерявших вместе с нравственностью благоразумия и сумевших скопить себе деньжонки на черный день, которыми и перебивалась вместе с маленьким заработком дочери, принужденная с летами оставить свое занятие «любовью», как она сама выражалась.
Переговоры с Марфой (когда-то Мартой) Спиридоновной, так звали мать Клавдии, были не трудны.
Капитолина Андреевна была понята с первых же слов, а несколько сотенных бумажек придали ее речам крайнюю убедительность, и Клавдия Васильевна стала постоянной гостьей салона полковницы Усовой.
Одевалась она скромно, но мило, на средства той же полковницы, да и шикарный наряд дисгармонировал бы со всей ее простенькой до наивности внешностью.
Она принадлежала еще к числу тех жизненных блюд, для которых гарнир является излишним.
Приманка оказалась действенною. Иван Корнильевич увлекся и проводил очень часто с Клодиной, как звали девушку у полковницы, целые часы в одном из будуаров.
Эти свидания не отражались на внешности молодой девушки, искренно привязавшейся к молодому человеку, что приводило графа Стоцкого и других к убеждению, что «чистый мальчик» разводит в будуаре «кисель на розовой воде».
Это не касалось Капитолины Андреевны, которой было безразлично, чем занимаются ее гости, оставаясь tete-a-tete, тем более, что Иван Корнильевич исправно и щедро давал ей деньги на нужды «маленькой Клодины» и ее матери.
Больше половины их застревало, конечно, в карманах полковницы.
За последнее время, впрочем, другое чувство начало вытеснять из сердца Алфимова увлечение «маленькой Клодиной».
Вся эта жизнь и привела Ивана Корнильевича к роковому раздумью над счетом его долгов, в котором мы застаем его в кабинете банкирской конторы.
В дверь кабинета постучались.
– Войдите! – крикнул молодой Алфимов. Дверь отворилась, и вошел граф Стоцкий.
– Ну, что? – поднялся с тревогой с места Иван Корнильевич.
– Все прекрасно… Векселя согласились переписать на три месяца, но потом никакой пощады.
– Даст Бог, выиграю… Когда будете играть опять?
– Сегодня… Будет граф Вельский… Он продал одно из имений, доставшихся ему от матери.
– Кто купил?
– Неелов.
– Неелов! Да откуда же у него деньги!.. Говорят, дела его плохи.
– Вероятно, выиграл… – отвечал Сигизмунд Владиславович, пожимая плечами.
– Вот счастливец!.. Если бы и мне так! Ведь покуда векселя не уплачены, мне более не откроют кредита. Не знаешь ли ты, у кого бы занять?
– Мудрено! Мог бы Вельский дать, да он сам в тисках, да еще задумал купить дачу.
– Черт возьми!.. А ведь сегодня вечером мне так необходимы деньги.
– Да отчего ты не потребуешь от отца из своих? – сказал между тем граф.
– Что ты, что ты… Он не даст…
– Да как же он смеет?
– Я дал клятву у постели моей умирающей матери не выходить из его повиновения… Она пригрозила мне загробным проклятием.
– Какой вздор…
– Нет, лучше об этом перестань говорить… Ты не поймешь меня.
– Еще бы… – усмехнулся Сигизмунд Владиславович.
– Нет, не говори…
– Да я молчу.
– А деньги мне все-таки сегодня нужны.
– Да и не сегодня только… Ты забыл за последнее время «маленькую Клодину», Капитолина Андреевна просила тебе напомнить.
– Ах, какая это скучная история… Мне, признаться, с ней с некоторого времени тяжело… Она не такая девушка, о какой я мечтал.
– Ага, тебя притягивает другой магнит.
– Нет, Сигизмунд, не то… Я говорю правду… Действительно, у меня раскрылись глаза на мой идеал только при встрече с Елизаветой Петровной Дубянской… Вот идеальная девушка… При ней всегда страшно, вдруг она глянет в мою душу и сразу узнает ее темные тайны… Я и решил навсегда покончить с Клавдией Васильевной… Она мне нравится, но любить ее я не могу… Я люблю…
– Дубянскую?
– Да, ее… Но это, увы, мое несчастье. Она не полюбит меня.
– Почему же?
– Потому что, мне кажется, она любит.
– Кого… Сергея?
– Нет… Я, впрочем, высказываю только предположения. Мне кажется, что Сиротинина.
– Вашего кассира?
– Да…
– Ну, это конкурент не опасный, сын банкира всегда будет иметь перевес над кассиром в сердце современной девушки.
– В том-то и сила, что она не такая… Не современная.
– Оставь, все они на один покрой… Но где же она познакомилась с Дмитрием Павловичем?
– Она жила до поступления к Селезневым у его матери, которая была дружна с матерью Елизаветы Петровны.
– А… Но как же быть с Клодиной?.. Она, кажется, не на шутку привязалась к тебе, и разрыв может гибельно отразиться на ее здоровье… Девушки ее комплекции легко впадают в чахотку от неудавшейся любви… Ты, конечно, ее обнадеживал?
Иван Корнильевич потупил глаза и после некоторой паузы произнес:
– Если так, то я способен на все жертвы… Я женюсь на ней, хотя бы от этого рушилось все счастье моей жизни.
– Жениться – это уже слишком, но обеспечить надо… Тем более, что она в таком положении.
– Что-о-о? – вскрикнул Алфимов.
– Мне вчера сообщила об этом Капитолина Андреевна, прося тебе напомнить о Клодине.
– В таком случае, она солгала тебе… Клянусь тебе, что до такой близости я не доходил!
– Странно, удивительно.
– Клянусь тебе жизнью!
– Однако… Зачем же Усовой лгать?
– В таком случае, она… Я имею полное право не иметь с нею более дела!
– Гм! Но ведь она станет громко кричать, что ты отец ее ребенка, и все поверят ей, благодаря тому, что ты часто бывал с ней вдвоем… Наконец, она обратится к твоему отцу и потребует или платы за молчание, или брака.
– Это возмутительно!
– Что делать. Разве тебе кто поверит, если ты будешь уверять, что просиживал с ней часами с глазу на глаз, но только платонически любовался ею… Все будут хохотать над тобой.
Молодой человек опустил голову.
Сигизмунд Владиславович наблюдал за ним с выражением Мефистофеля. Он понимал, что Алфимов всецело в его руках.
– Что же делать? – растерянно спросил он.
– Давай мне две тысячи рублей и предоставь устроить это дело. Даю тебе слово, что ты никогда более об ней не услышишь.
– Голубчик, устрой… Видеть я ее не могу… Я ее презираю…
– Говорю, устрою… Давай деньги.
– Ах, да, деньги.
Иван Корнильевич растерянно взглянул на счета, но затем вдруг сразу как будто успокоился.
Граф Стоцкий наблюдал за ним глазами хищного зверя.
– Ну, делать нечего… Сегодня вечером я дам тебе две тысячи.
– Хорошо, так до вечера… – произнес Сигизмунд Владиславович и вышел из кабинета.
XV
Первый шаг
Горькое чувство овладело Иваном Корнильевичем, когда он остался один.
Девушка, которую все же, как ему казалось, он любил, к которой относился с предупредительной нежностью и не решался сделать решительного шага, не проверив силы и продолжительности своего чувства, которое и оказалось на самом деле мимолетным, так нагло обманула его!
«Я принужден теперь сделаться вором, – неслось далее в голове Алфимова. – Дорого приходится расплачиваться за любовь. И кто знает, сколько еще новых безобразий поведет это за собой? Дурные дела тем и ужасны, что ведут за собою всегда еще много дурных дел. Это-то и составляет их проклятие».
В это время в дверь постучались, и в кабинет вошел кассир конторы Дмитрий Павлович Сиротинин.
