– Вы не смеете обвинять меня в совершении столь тяжких преступлений и позорить мое честное имя! Я сейчас же пожалуюсь губернатору! – дрожащим от негодования голосом прокричал почтмейстер и вскочил со стула. Было заметно, как его лицо померкло и приняло серый, почти земляной оттенок.
– Эх ты, есена вошь, куда хватил! Каторжанин губернатору жаловаться вознамерился! Видали мы таких кляузников… Было у меня намедни два смутьяна, взбаламутили аж четыре камеры. Еле образумил грешников. Научены уже. А я их старшими назначил по санитарному делу, вот они за порядком и глядят – параши за остальными арестантами выносят. Сидят себе тихо, помалкивают да клопов кормят… Правда, под нарами… Придется и тебя, господин-боярин-милостивый-ты-мой-государь, сегодня ночью уму-разуму поучить. Да что тебе мои уроки-то? Так, детская забава… А вот когда погонят тебя солдаты по Владимирскому тракту в Сибирь, то наши казематы раем земным покажутся! Ты уж мне поверь! Твоя сытая и спокойная жизнь с этой минуты навсегда закончилась и осталась в прошлом, а будущее – не приведи господь пожелать кому! Да только сам ты и виноват, что Бога прогневил, – монотонно издевался над почтмейстером Каширин, пуская ему в лицо папиросный дым.
Расстегаев смотрел на полицейского стеклянными, не моргающими глазами, как вдруг пошатнулся и, придерживаясь рукой за стену, тяжело опустился на стул. Он обхватил голову руками и задрожал всем телом, а потом, потеряв всякое достоинство, зашелся в глухих и беззвучных рыданиях.
Ардашев раскрыл окно. Сквозь открытое пространство в помещение ворвался свежий ветер и, безжалостно растрепав прозрачные шторы, колыхнул тяжелые портьеры. Покружив по стенам, он сбросил со стола несколько бумаг, толкнул дверцу шкафа и умчался обратно, наполнив комнату запахом дождя, мокрой листвы и промозглой осенней сыростью.
34
Накануне
I
15-й драгунский Переяславский императора Александра III полк был расквартирован в Ставрополе уже несколько лет. В начале осени, когда спадала нестерпимая августовская жара, весь личный состав отправлялся на маневры. В расположении самой части оставалось всего два-три дежурных офицера, немногочисленная обслуга и караульный взвод.
В сторожевой будке у ворот дежурил часовой. Завидев подъезжающий фаэтон, служивый приосанился, одернул гимнастерку и поправил висевшую сзади винтовку. С подножки экипажа легко спрыгнул молодой офицер с погонами ротмистра, с шашкой и серебряным аксельбантом на правом плече – отличительным знаком корпуса жандармов. Вот этот самый аксельбант и сбил солдата с толку, потому как в строевых воинских частях их носили только адъютанты, а таковых в пятнадцатом полку отродясь не было. Часовой вытянулся, собираясь докладывать, но офицер его опередил:
– А проведи-ка меня, голубчик, к отцам командирам.
– Разрешите доложить, ваше благородие?
– Слушаю.
– Все командование отбыло в лагеря. В полку токмо дежурный.
– Вот и веди меня к нему.
– Разрешите доложить, ваше благородие?
– Да что ж такое!
– Сперва я обязан известить полковое начальство. Разрешите выполнять?
– Ступай.
Солдат удалился. Ротмистр едва успел достать пачку любимых папирос «Грация», как из ворот в сопровождении караульного показался офицер.
– Корнет Грановский. Чем могу служить?
– Жандармский ротмистр Фаворский. В недавнем прошлом служил в драгунском полку. Имею срочное дело государственной важности.
– Насколько я знаю, вам уже доложили, что все старшие офицеры на учениях, но если я могу чем-то помочь, тогда пройдемте в штаб.
Вытянутые в линию военные склады, конюшни, казармы для рядового состава, баня, столовая, здание гауптвахты, плац для строевого смотра и конного построения, размеченный краской на квадраты и прямоугольники, площадка для выездки, гимнастический городок, дорожки, посыпанные свежим песком… Все имело правильный, ухоженный и по-военному аскетичный вид. Несмотря на кажущуюся простоту и незатейливость строений, они отличались добротностью и полностью оправдывали свое предназначение, и все же их казенно-белые стены с идеально ровными линиями наводили некоторое уныние и тоску. Одноэтажное здание с черепичной крышей и выкрашенными в голубой цвет оконными рамами, стоявшее неподалеку, оказалось штабом полка. Офицеры прошли в чистую, светлую комнату с небольшим добротным столом посередине, несколькими армейскими табуретами, книжным шкафом с папками, многие из которых были еще и перетянуты бечевкой. В углу стоял сбитый из досок топчан. Дежурный жестом предложил гостю сесть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Слушаю вас, господин ротмистр, – начал беседу Грановский.
– Завтра жандармское отделение и полицейское управление планируют проведение одной очень важной операции по обезвреживанию опасных государственных преступников. Я тоже принимаю в ней участие. Но нам необходим еще один человек, прекрасно владеющий стрелковым оружием. Насколько я знаю, в вашем полку имеется офицер, удостоенный императорского приза «За стрельбу из револьвера». Это поручик Васильчиков, Бронислав Арнольдович. Если я не ошибаюсь, лагерь разбит всего в нескольких верстах от города и вам не составит большого труда послать за ним вестового, с тем чтобы уже сегодня поручик мог оказаться здесь. Добавлю, что операция не только одобрена самим губернатором, но и находится под личным контролем министра внутренних дел.
– Я не вижу в участии поручика никаких препятствий, но есть одно обстоятельство: Васильчиков в данный момент не на маневрах, а здесь.
– Он что, болен? – насторожился Фаворский.
– В некотором роде, – уклончиво ответил корнет и тут же пояснил: – Поручик отбывает на гауптвахте десять суток ареста. Но ввиду особой важности вашего дела я имею право принять решение о временном приостановлении возложенного на него наказания. Однако сразу после окончания вашей акции ему придется провести оставшиеся двое суток в той же камере. Кроме того, я должен составить надлежащую депешу для полкового начальства с указанием вашей должности и звания, оповестив командование полка о принятом мною решении, в связи с исключительными обстоятельствами. Вот, пожалуй, и все формальности. Главное – это согласие самого Васильчикова. Но после месяца ошибочного заточения в тюремном замке у него сложилось далеко не простое отношение к полиции. Сомневаюсь, что после этого он пойдет на ваше предложение.
– Думаю, я смогу его убедить. Надеюсь, вы предоставите мне возможность переговорить с ним наедине, – расправив усы, поинтересовался ротмистр.
– А вот с этим никаких затруднений… Можем пройти хоть сейчас.
– Вот и замечательно. Но прежде я хотел бы знать, какой проступок совершил Васильчиков.
– После освобождения из тюрьмы полковое начальство предоставило ему трое суток отдыха, а на четвертые он, как и другие офицеры, должен был участвовать в конном построении. Мало того что он прибыл на смотр пьяным в стельку, он еще сидел верхом на лошади без упряжи. Ее, как позже выяснилось, поручик продал цыганам, устроив под окнами квартиры ночной концерт с гитарами, плясками и ряженым медведем. Под утро, когда это безобразие стихло, жильцы доходного дома не могли выйти во двор по причине того, что виновник веселья спал в парадном в обнимку с… косолапым, которого сам же и напоил шампанским. Дворник и городовой прибыли в часть с жалобами на него как раз в день конного смотра. Наш полковник этих проделок не вытерпел и влепил ему десять суток.
– Да, история, ничего не скажешь! Ну что ж, пора знакомиться с главным героем, – улыбнулся Фаворский и вслед за дежурным вышел из штаба.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Гауптвахта располагалась сразу за деревянной столовой, чья задняя стена являлась одновременно и частью здания полковой тюрьмы. Караульный провел офицеров по небольшому коридору до последней камеры. Громыхая связкой ключей, он открыл тяжелую дубовую дверь, издавшую такой пронзительный скрип, от которого по телу еще долго бегают мурашки.
