Раньше, когда Сюзан не было дома, я, бывало, заказывал пиццу — большой, горячий, тяжёлый круг из «Пиццерии Данте». Местная газета присудила награду за самую тяжёлую пиццу «пепперони Шнайдера», настолько острой, что она чувствуется в дыхании даже два дня спустя. Сюзан не любила пиццу из «Данте» — слишком сытная, слишком острая. Поэтому совместно мы заказывали более прозаичные версии из местного заведения, «Пицца Пицца».
Но химиотерапия отняла у меня чуть ли не весь аппетит; сегодня я не смог бы вынести никакую из пицц.
Я мог бы посмотреть порнофильм; у нас их несколько. Мы купили их забавы ради много лет назад и изредка пересматривали. Но нет, увы — химиотерапия погубила почти всё желание и такого рода.
Устроившись на диване, я уставился на каминную полку, уставленную маленькими рамками с фотографиями: мы с Сюзан в день свадьбы; Сюзан баюкает Рики на руках, вскоре после усыновления; я на плоскогорьях Альберты, с кайлом в руках; чёрно-белое авторское фото из моей книги «Канадские динозавры»; мои родители, снятые лет сорок назад; отец Сюзан, как всегда нахмуренный; мы втроём — я, Сюзан и Рики — в той позе, которую выбрали в один год для наших рождественских открыток.
Моя семья.
Моя жизнь.
Я откинулся на спинку дивана. Обивка на нём протёрлась; мы купили диван сразу после свадьбы. Вообще-то, ей следовало продержаться подольше…
Я был совершенно один.
Такой шанс может снова не представиться.
Но — нет! Я просто не мог. Не мог.
Я прожил свою жизнь рационалистом, светским гуманистом, учёным.
Говорят, Карл Саган оставался атеистом до последнего вздоха. Даже умирая, он не отрёкся от атеизма, отказываясь признать даже малейшую вероятность того, что где-то может быть личный Бог, которого хоть в малейшей мере волнует, жив ли Карл или мёртв.
И всё же…
Всё же, я прочёл его роман «Контакт». Я видел и фильм, раз уж на то пошло, но картина разбавила основной посыл книги. В романе безоговорочно утверждалось, что Вселенная создана по чёткому плану, сотворена в определённом порядке необъятным разумом. Последние слова книги звучат так: «Вселенной предшествовал разум». Может, Саган и не верил в библейского Бога, но по меньшей мере допускал вероятность Создателя.
Или нет? Карл был обязан верить написанным им же словам в его единственном художественном произведении не более, чем Джордж Лукас обязан уверовать в «Великую силу».
Стивен Джей Гулд тоже сражался с раком; ему поставили диагноз «мезотелиома брюшной полости» в июле 1982-го. Ему повезло; он победил. Гулд, как и Ричард Докинз, отстаивал чисто дарвиновский взгляд на природу — пусть и расходясь с последним во взглядах на те или иные конкретные детали. Но, если религия и помогла Гулду преодолеть болезнь, он никогда в этом не признавался. Тем не менее после выздоровления он написал новую книгу — «Скалы времени: наука и религия в полноте жизни», в которой утверждал, что области научного и духовного представляют два отдельных домена, две «непересекающиеся сферы» — типичный пример эвфемизма Гулда. Однако было очевидно, что в сражении с большим «Р» его занимали более серьёзные вопросы.
А сейчас моя очередь.
Саган, очевидно, оставался несгибаемым до самого конца. Гулд, быть может, слегка заколебался, но в конечном счёте вновь стал самим собой, стопроцентным рационалистом.
А я?
Сагану не доводилось день за днём встречаться с инопланетянином, чья Великая теория объединения указала на существование Создателя.
Гулду были незнакомы продвинутые формы жизни на Бете Гидры и Дельте Павлина, которые верят в Бога.
Но мне доводилось. И мне знакомы.
Много лет назад я прочёл книгу под названием «Поиск Бога в Гарварде». Меня больше заинтриговало её название, чем содержимое, в котором описывался опыт Эри Голдмана, журналиста «Нью-Йорк Таймс», который один год обучался в Гарвардской школе богословия. Если бы я хотел изучать окаменелые останки организмов периода кембрийского взрыва, я бы направился в Национальный парк Йохо; если бы решил искать фрагменты яичной скорлупы динозавров — поехал бы в Монтану или Монголию. Практически все задачи требуют, чтобы ты сам к ним шёл, но Бог… Бог, он же вездесущ, он должен быть чем-то таким, что можно отыскать где угодно: в Гарварде, в Королевском музее Онтарио, в кенийской «Пицца Хат».
В самом деле, мне пришло на ум, что если Холлус прав, тогда можно где и когда угодно протянуть руку, чтобы, так сказать, схватить правильным образом пригоршню пространства и отогнуть свисающий пред тобой занавес, за которым сокрыты божественные механизмы.
Не обращайте внимание на человека за занавеской…
Я и не обращал. Я просто его игнорировал.
Но сегодня, в этот самый миг, я был один.
Или?..
Бог ты мой, такие мысли никогда раньше не приходили ко мне в голову. Так, значит, я слабее Сагана? Слабее Гулда?
Я встречался с обоими; Карл приезжал с лекциями в Университет Торонто, а Стивена мы приглашали в КМО каждый раз, когда он выпускал новую книгу; через несколько недель он снова собирался приехать с выступлением по случаю выставки экспонатов сланцев Бёрджесс. Меня в своё время поразило, насколько Карл высокий, а Стивен — до последнего штриха такой маленький колобок, как его описывают; словно вышел из «Симпсонов».
В физическом плане никто из них не выглядел сильнее меня — я хочу сказать, прежнего меня.
Но сейчас, сейчас — возможно, я слабее любого из них.
Чёрт бы вас побрал, я не хочу умирать!
Как гласит шутка, старые палеонтологи не умирают. От смерти они обращаются в окаменелости.
Я поднялся с дивана. На ковре в гостиной почти ничего не валялось; Рики постепенно учился убирать за собой игрушки.
Должно быть совершенно неважным, где ты это делаешь.
Я бросил взгляд из окна гостиной. Эллерслай-авеню — чудесная старая улица в районе, который во времена моего детства называли Виллоудэйл; вдоль неё шли разросшиеся деревья. Прохожему пришлось бы постараться, чтобы заглянуть в окно.
И всё же…
Я подошёл к окну и задёрнул коричневые шторы. В комнате стало темно. Нажал на один из выключателей, чтобы зажечь напольную лампу. Бросил взгляд видеомагнитофон, чтобы увидеть яркие синие цифры: ещё есть время до того, как вернутся Сюзан и Рики.
Неужели мне правда этого хотелось?
В том учебном курсе, который я читал в Университете Торонто, не было места для Создателя. КМО — один из самых эклектичных музеев в мире, но, несмотря на потолочную мозаику, объявляющую миссией музея «… чтобы все люди знали дело Его», в нём нет особой галереи, посвящённой Богу.
«Ну конечно же, нет, — сказали бы основатели КМО. — Ведь Создатель — он везде».
Везде.
Даже здесь.
Я выдохнул, с остатками воздуха избавляясь от последнего противления этой идее.
И я опустился на колени на ковёр перед камином. Фотографии моей семьи невидяще взирали на то, что я собирался сделать.
Я опустился на колени.
И начал молиться.
— Боже, — сказал я.
Слово отдалось в кирпичном камине коротким мягким эхом.
Я повторил его:
— Бог?
На этот раз оно прозвучало вопросом, приглашая откликнуться.
Разумеется, ответа не было. С какой стати Бога должно волновать, что я умираю от рака? В этот же миг миллионы людей по всему свету сражались с той или иной формой этого древнего врага, и некоторые из них были куда моложе меня. Дети с лейкемией в больничных палатах — они наверняка должны привлечь его внимание в первую очередь.
Тем не менее я попробовал снова, в третий раз выдавив слово, которое всю жизнь употреблял лишь всуе:
— Бог?
Мне не было никакого знака, да и никогда не могло быть. Не в этом ли суть веры?
— Бог, если Холлус прав — если вриды и форхильнорцы правы, и ты создал Вселенную часть за частью, константу за константой, — тогда как ты мог упустить вот это? Какое потенциальное благо может дать рак кому бы то ни было?
«Неисповедимы пути Господни, — не уставала напоминать нам миссис Лэнсбьюри. — У всего своё предназначение».
Какая чушь! Какая несусветная ерунда. Я чувствовал, как мой желудок сворачивается в тугой узел. Рак случается безо всякой цели. Он разрывает людей на части; если Бог действительно создал жизнь, тогда он дрянной инженер, штампующий партии бракованных, самоликвидирующихся продуктов.
— Боже, мне бы хотелось — мне бы так хотелось, чтобы кое-что ты решил сделать иначе.
Это было моим пределом. Сюзан сказала, что суть молитвы вовсе не в том, чтобы о чём-то просить — и я не смог бы заставить себя просить о милосердии, просить о том, чтобы остаться в живых, просить о возможности увидеть, как мой сын заканчивает университет, просить о том, чтобы стареть вместе с женой.
И в этот миг распахнулась передняя дверь. Очевидно, я глубоко погрузился в свои мысли, иначе я бы услышал, как Сюзан проворачивает в замке ключ.
