Мы сели на диване в большой столовой, бабушка Ассунта в центре, я слева от нее. С другой стороны устроились мама и тетя Кармела. Альбом открывал мне страницы неизвестной жизни моих предков. Дедушка Армандо в молодости, очень похожий на папу, и бабушка Ассунта, на каждой фотографии одетая с иголочки. Маленький мальчик, такой красивый, что казался девочкой. Первое фото за партой — на шее большой бант, завитушки волос на голове. Это был мой отец. Меня поразило, насколько мы с ним похожи, хотя раньше мне никто об этом не говорил. Внезапная мысль заставила меня замереть с широко открытыми глазами, глядя на эту фотографию: я плод этого ребенка, ставшего мужчиной шестидесяти лет с темным лицом и морщинами в уголках глаз, очень ярких глаз, привлекающих внимание цветом — перемежающиеся мазки светло-серого и ярко-синего. На другие фотографии я смотрела со странным спокойствием, пришедшим следом за опустошением предыдущих часов. Вот она, та невидимая шелковая нить, которая связывает меня с матерью и отцом; та же самая нить, которая связывает меня и с нашим районом. И как бы я ни старалась разорвать ее, она оставалась все такой же прочной — мягкой, но нерушимой. Бабушка поцеловала фотографии своего покойного мужа и дочери, которую почти не видела, потому что та слишком далеко жила, а потом с такой же ностальгией чмокнула фотографию папы, как если бы она и его потеряла, хотя они находились в одной комнате. Затем бабушка Ассунта улыбнулась через силу и нежно расцеловала меня в щеки.
— А теперь давайте спать: завтра Рождество, и надо будет идти на мессу.
Мы все послушались, даже дядя Альдо и папа, которые с радостью выпили бы еще несколько глотков игристого вина.
— Спокойной ночи, Мария, — прошептала мама, поглаживая мне волосы. Думаю, она ждала от меня каких-то слов, но я промолчала.
Лежа на кровати, подложив руки под голову и скрестив ноги, я смотрела в потолок и представляла, что вижу проектор, который показывает мне по очереди всех, кто что-то значил в моей жизни: бабушку Антониетту, Винченцо, учителя Каджано, сестру Линду, Алессандро, бабушку Ассунту, Джузеппе, маму, отца. Несмотря ни на что, я не могла вычеркнуть его из своей жизни: та невидимая нить крепко связывала нас. Наконец перед глазами потекли образы Микеле, медленно, чтобы я могла насладиться их нежностью. Каждая минута, проведенная с ним, каждый жест, каждое слово проникали внутрь, как осколки разорвавшейся бомбы.
Полночь наступила минуту назад.
— Счастливого Рождества, любовь моя, — прошептала я, прежде чем закрыть глаза, но, когда уже собиралась погрузиться в сон, услышала какой-то звук у окна, похожий на звяканье ложки в чашке.
Я включила свет. Дул сильный ветер, он гнул деревья и крутил листья в бесконечных вихрях. Я подошла к окну и увидела Микеле. Этого не могло быть. И все же он улыбался мне через стекло, живой и настоящий.
— Счастливого Рождества, любимая, — сказал он.
Я открыла окно и принялась целовать Микеле куда попало, ошеломленная счастьем, которое в тот момент представлялось мне незыблемым. Казалось, этот уголок в сельской местности, эта старая комната в старом доме и были тем миром, где мы с Микеле всегда существовали.
— Как ты меня нашел?
И как он нашел мою комнату…
— Это было легко, — улыбнулся Микеле, — я спросил ваших соседей. Посмотрел на них томным взглядом, и они не устояли.
В тот момент я была благодарна маме за привычку рассказывать соседям обо всех наших делах. Я обожала смех Микеле, он внушал мне чувство, что все возможно. Ночь была ясной, в воздухе носился сладкий запах яблок. Белая рубашка Микеле выделялась в темноте ярким пятном.
— Ты там замерзнешь, забирайся внутрь.
Он залез в комнату, мы закрыли окно и крепко обнялись. Я почувствовала, как знакомое тепло растекается по мышцам и делает ноги ватными. Уткнулась лицом в грудь любимому, вдохнула его запах, затем закрыла глаза и отдалась на милость его поцелуев.
— Мне жаль, что так вышло с моим отцом.
— Неважно, я поговорю с ним снова. Рано или поздно мне удастся его убедить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я смотрела на него и чувствовала, как по щекам текут слезы. Микеле, конечно, прочитал у меня в глазах страх и отчаяние, потому что попытался утешить меня:
— Не волнуйся, все образуется. — Он только что потерял отца и все же был тут, со мной.
— Ты не знаешь моего папу, он никогда не передумает! — пожаловалась я, смиряясь со своей участью.
Со временем, переосмысливая события моей жизни, я пришла к выводу, что ничто не происходит случайно, каждый шаг является неотвратимой необходимостью, предназначенной мне судьбой с рождения. И мой отец, хорошо это или плохо, тоже был частью замысла. Как грубый неровный мазок на картине, раздражающее пятно, — но художнику необходимо каждое движение кисти.
— Давай убежим вместе, — прошептала я, как будто найдя выход из всех наших затруднений. — Возьмем твою лодку. Посмотрим, как там, за морем. Или поплывем куда захотим. — Чем дальше я говорила, тем больше смысла видела в таком решении. — Я напишу письмо маме. Надеюсь, она сумеет меня понять.
Микеле схватил меня за плечи и заглянул в глаза:
— Мария, я бы убежал с тобой немедленно, но у меня иная ситуация. Для меня побег отсюда стал бы спасением. Теперь, когда мой отец умер, брат сделает все возможное, чтобы втянуть меня в свои дела. Я хочу быть умнее его, держаться подальше и оставаться сильным. Но у тебя есть родители, университет. Я не знаю, Мария, но ты не думала хоть иногда, что твой отец может быть прав? Вдруг я и впрямь не подхожу тебе. Ты сделана из другого теста, ты лучше всех нас. С детства ты была другой, белым цветком среди здешнего мусора. Ты не заслуживаешь такой жизни. — Он остановился перед окном, глубоко засунув руки в карманы: — Иногда я останавливаюсь, и любуюсь дворцом Минкуцци, и говорю себе: «Вот тут самое место для Марии».
Я подошла и крепко прижалась к его спине всем телом.
— Меня не волнуют дома и деньги, — возразила я. — Мне важно, чтобы мы были вместе. Давай убежим, пусть все идет так, словно мы начали все заново с того дня, когда расстались много лет назад.
Микеле повернулся ко мне и сжал мое лицо в ладонях:
— Хорошо, Мария, давай сделаем это.
Я бросилась ему на шею, обняла, поцеловала.
— Убежим в тот день, когда начинается учеба в университете, седьмого января, — решила я, очень взволнованная.
— Увидимся под килем у ланце. Мы с «Малакарне» будем ждать тебя и копить деньги. Нам понадобится немало денег.
Сколько раз я видела, как отец выгружал рыбу из своей лодки прямо там, на пристани Сант-Антонио. Мы, жители Бари, называем это место «под килем у ланце», потому что на диалекте ланце — деревянная лодка. Рядом есть импровизированный рынок: рыбаки раскладывают улов на земле и продают прямо там, возле своих лодок. И вскоре это место станет отправной точкой нашего побега.
— Отец рано уходит на бойню, — добавила я. — Жди меня на пристани в девять часов.
Стоило только нам заключить договор, как внезапно послышался голос мамы:
— Мари, с кем ты говоришь?
— Уходи, или тебя заметят. Седьмого января, в девять часов, — повторила я, то и дело гладя Микеле по груди и щекам, словно пытаясь убедиться, что он мне не привиделся.
— Мы с «Малакарне» будем ждать, и я буду там намного раньше, чтобы все подготовить.
В тот момент я была абсолютно счастлива: уверенные и влюбленные глаза Микеле, наш план совместного побега, зимний пейзаж, желтоватый свет луны, инстинкт, который тем вечером привел моего любимого в пригород Чериньолы, даже ветер, который гнул деревья, и белая рубашка, пятном выделяющаяся в темноте. Это было похоже на новое начало, по-настоящему новое.
4
Остаток рождественских каникул я разрывалась на части между эйфорическим возбуждением и чувством вины. Становилось особенно больно, когда я думала о матери. Не разобью ли я ей сердце? И поймет ли она меня, хотя бы потом? Когда я встречалась взглядом с папой, то уже не испытывала ненависти к нему, скорее что-то сродни триумфу. Как будто говорила: «Вот сейчас я покажу вам, кто тут на самом деле главный». Деревенский воздух оказался целебным для моего настроения и цвета лица. В солнечные дни я гуляла среди оливковых рощ и фруктовых деревьев, издалека наблюдая за курами и свиньями. Я смотрела, как работают дядя Альдо и тетя Кармела, часами гнувшие спину над красноватой землей. В день отъезда мы снова собрались в гостиной, чтобы отпраздновать Крещение. Я чувствовала оцепенение от мысли, что последний раз сижу за столом с мамой и папой. Бабушка вышла из кухни, окутанная облаком запахов: базилик, душица, розмарин, — и когда она подняла крышку большого глиняного горшка, аромат соуса разнесся по всей столовой. Папа пришел следом за бабушкой Ассунтой. Я видела, как он появился из белого квадрата света с кухни с целым блюдом дымящихся отбивных.
