платяного шкафа. Из зеркала вышла бабушка, ровно такая же, какую я помню в предпоследний день её жизни: с короной белоснежных волос, в нарядном серебристо-лиловом платье, с жемчугом на шее. Она вгляделась в меня. покачала головой и сказала, повернувшись к Вере:
– Рано ещё, девочка просто не готова. Таточка, мы вернёмся. Читай тетрадь.
И они растаяли в воздухе.
Я проснулась, открыла глаза: тьма за окном. Конец декабря, конечно, чего и ждать, день начинается и почти сразу же заканчивается. У кельтов это время называлось Думанниос, темнейшие глубины. Вон они, эти глубины, прямо во дворе, заглядывают в окно.
Экран телефона показал половину восьмого. Спать, спать, спать! Я повернулась на правый бок. Потом на левый. Потом…
Короче говоря, после примерно пятого цикла переворачиваний стало понятно, что Морфей и его родственники покинули меня. Надо вставать и начинать жить дальше. Хуже всего было то, что в голову сразу полезли все те мысли, которые я старательно отгоняла. Например, о том, как странно, вроде бы и в шутку сделал мне предложение Бекетов. Нет, я же помню, как это было у меня в прошлый раз: Кирилл привёл меня в ресторан, заказал какой-то шикарный ужин, за десертом встал на одно колено и протянул коробочку с кольцом… Правда, брак начал заканчиваться практически сразу после свадьбы, не дожидаясь окончания медового месяца, но зато ведь красиво было!
Нет, к чёрту, такие воспоминания следует выкорчёвывать, словно особо злостные сорняки. Надо вставать.
Кофе и слегка зачерствевший кусок капустного пирога примирили меня с ранним подъёмом. Осмотрев дом взглядом военачальника, готовящегося к решительному сражению, я постановила: уборка, потом душ, потом поход в монастырь. Если Евпраксия меня не примет – кто её знает, какие там правила, во время рождественского поста – значит, пошлю ей записочку. Записочку нужно написать заранее, чтобы не суетиться возле ворот монастыря. Хорошо, а как я докажу, что именно мне нужно отдать тетрадь Веры? Показать бабушкины дневники? Вот уж дудки! Я их из дому не вынесу, да и в доме надо спрятать понадёжнее…
Тут я остановилась со шваброй в руках и начал оглядывать всё вокруг, прикидывая, где бы устроить тайник. Бельё, банки с крупами и мешок с картошкой отпали в полуфинале, вон, и господин Каменцев говорил, что все женщины именно так прячут ценности. За книгами? Ну, была б тут библиотека как в Москве, можно бы было и за книгами, но у меня жалких три полки. Платяной шкаф? Шляпная коробка? Дно ящика в письменном столе? Мой взгляд вернулся к письменному столу. Нет, приклеивать к ящику или к тумбочке сзади идея плохая. Но вот тут, в левой тумбе, у меня лежат мои собственные записи институтских лекций, материалов, конспектов и прочего. Два десятка тетрадей. Да, я ими пользуюсь, когда готовлюсь к урокам, и ни разу не пожалела, что притащила за собой эту тяжесть.
Стащив резиновые перчатки, я открыла дверцу и выдвинула ящик. Вот они, тетради, синие, грязно-зелёные, серые, коричневые. Я добавила дневники в середину стопки, полюбовалась – ну, красота же! Поди отличи историю музыки за первый курс от записок Александры Михайловны Голубевой.
* * *
К моему удивлению, мне удалось без каких-либо объяснений пройти не только на территорию монастыря, но и в апартаменты матушки настоятельницы. Апартаменты – громко сказано, конечно; небольшая приёмная, в которой сегодня никого не было, оттуда две двери. Направо открытая, в кабинет, налево закрытая, надо полагать, в личные комнаты. Я остановилась на пороге кабинета и постучала в створку распахнутой двери.
– Можно?
Настоятельница оторвалась от бумаг, которые перебирала, секунду на меня смотрела. Потом кивнула:
– Проходите.
«Не узнала? Или дорогая Розалия ей обо мне не говорила? Да быть такого не может, у тётушки же что на уме, то и на языке» – думала я, пристраивая пуховик на рогатую вешалку у входа и усаживаясь на жёсткий стул.
На стол перед Евпраксией лёг листок бумаги, распечатанное фото той самой страницы из бабушкиного дневника, где она пишет о книге, что хранится здесь. Монахиня прочитала написанное и подняла на меня неласковый взгляд.
– И что?
– Я – Тата Голубева. Татьяна. Внучка Александры Михайловны. Эти… инструкции адресованы мне, и я выполняю указания. Пришла к вам, чтобы получить книгу.
Настоятельница пожевала губами, потом сказала:
– Н-ну… предположим. И что вы будете с ней делать?
– Читать, конечно. Что ещё делают с книгами?
– Вы, милая моя, не совсем понимаете, что желаете получить. Это не просто книга, это многовековая история семьи… – она говорила, нисколько не стараясь смягчить голос, он скрипел, словно несмазанная дверь.
Я чуть прикрыла глаза и постаралась от этого скрипа отрешиться. Ну-ка, какие эмоции испытывает сейчас почтенная матушка Евпраксия? Передо мной поплыли картинки: бабушка, ещё даже не поседевшая, рядом незнакомая, очень на неё похожая женщина, похороны, цветы. Повеяло горечью, обидой, сожалением и теплом, и вдруг всё отключилось. Взглянув на настоятельницу, я увидела, что она усмехается.
– Проверяли?
– Конечно. Значит, кое-что ты уже умеешь, молодец. Но ты же понимаешь, Тата, что это только капля в море, самое начало.
– Понимаю. Для чего, по-вашему, мне книга? Я должна понять, как обращаться с этим даром, чтобы никому не навредить.
– Хорошо, наследство твоё я сейчас принесу, а ты пока подумай вот о чём: где будешь держать Книгу?
Вот прямо так, с заглавной буквы у неё это и прозвучало…
Матушка Евпраксия вышла, а я и в самом деле задумалась – если я час металась по своим полутора комнатам, пытаясь спрятать бабушкины записки, так старинный фолиант, что, буду таскать, привязав под юбкой? Тут настоятельница вернулась со свёртком в руках. Положила на стол и аккуратно отогнула края льняного полотенца.
Ой, мама! Это не книга, это книжища! Какое там «под юбкой», её и под кринолином не спрячешь. Форматом примерно, как какая-нибудь энциклопедия, толщиной с «Войну и мир» в одном томе, потёртая кожаная обложка… Я подняла взгляд на настоятельницу.
– Матушка, а нельзя ли тут, в монастыре, выделить какую-нибудь комнатку и разрешить мне приходить время от времени? Мы бы это там припрятали, и я бы училась. И вы были бы поблизости, чтобы я глупостей не наделала, а?
– Не смотри на меня так умильно, ты не кошка. Келью я тебе не дам, они не запираются, а вот при библиотеке нашей есть комната, там был когда-то скрипторий. Вот там можно и дверь закрыть, чтобы никто любопытный нос не сунул, и поработать.
– Где умный человек прячет лист? – пробормотала я, и нимало не удивилась, когда услышала
