Да и вообще – показаться на глаза, покрутиться и разведать. Будут ли преподаватели отмечать Новый год коллективом или уж раз концерт отложили, так и празднования не будет до тринадцатого января? Во-вторых, требовалось зайти в отделение банка и забрать из ячейки все хранящиеся там «сокровища». Если господин коллекционер действительно чист и непорочен, и интересуется только балалайкой – ну, пусть на неё поглядит, от меня не убудет.
Кроме того, коробки господина Каменцева… Я хмыкнула, осознав, что даже мысленно перестала называть бывшего соседа «дядей Мишей», не идёт на язык ласковое прозвище.
Да, так вот, и эти самые коробки следует из хранилища извлечь; кто его знает, когда их хозяин появится в Бежицах, а отделение банка закроется с тридцатого декабря и на все каникулы.
Бодрой рысью пробежав мимо дома, я только вздохнула, позволив себе целое мгновение попредвкушать тёплую кухню, горячий борщ и другие маленькие радости оседлого бытия. Мороз и в самом деле усиливался, но, несмотря на это, в парке было полно детей на горках, с санками, в снежной крепости. Надо же, я всё пропустила! Когда горку-то залили? Каток работает, музыка играет, в киоске разливают горячее какао. Эх, а я и тут мимо…
И в школе оказалось многолюдно. В холле развешивали гирлянды, в актовом зале матерились, устанавливая ёлку, из столовой пахнуло выпечкой.
– О, Таточка, ты вовремя! – поймала меня за рукав завуч Елена Романовна. – Пойдём, поможешь подобрать костюмы для участников концерта.
– Костюмы? – я пыхтела, с трудом поспевая за маленькой, кругленькой, совершенно седой дамой. – Мы ж вроде всё подготовили, и программу, и всякие наряды по номерам.
– Ой, всё поменялось! Ты что, не знаешь, всегда в последний момент что-нибудь выскакивает, словно чёртик из коробочки, и программа летит в тартарары.
– Стоп! – теперь уже я ухватила пышный рукав её блузки. – Елена Романовна, когда и что выскочило, и откуда?
– Да сегодня утром! Пришло распоряжение, отменяющее карантин. Николай Егорович подумал и решил, что занятия возобновлять уже не ко времени, а праздников провести нужно два, один тридцатого, второй, как и планировали – тринадцатого января.
– Вот радость-то… – протянула я. – А чего меня не вызвали?
– Да ты ж вот и сама пришла! – улыбка завуча была так наивна, что я не поверила ей ни на одну минуту. – Ах да, подруга твоя приедет к концерту, ты в курсе?
– М-м, – я помотала головой.
– Она обещала аккомпанировать трём романсам, что будет петь Катюша Хорошилова, не всё ж Розалию терзать. Представляешь, как удачно?
А вот это совсем плохо; тётушка наверняка решит, что её оттирают от работы, хотят выпроводить на пенсию и прочее. И, кстати, похоже на правду…
– Странно, – сказала я, всем лицом изображая бесконечное удивление. – Эсфирь довольно слабая пианистка, она ж вокал всегда преподавала. И без репетиций, вот так сходу… Даже не знаю, Елена Романовна, не сесть бы нам в лужу.
– Вокал, ну да, ты права, конечно… Знаешь что, сходи-ка к Николаю Егоровичу, поговори с ним.
– А костюмы?
– Есть ещё время, успеем! – маленькая сильная ручка развернула меня в сторону директорского кабинета и решительно подтолкнула вперёд.
После беседы с директором ситуация более или менее прояснилась. Как обычно, праздным рукам занятие находит дьявол. Как и праздным головам, и языкам. В школе традиционно существовало две коалиции педагогов, и кто-то решил, что появление новой преподавательницы нарушит существовавшее равновесие. Ерунда, Эсфирь никогда в жизни не таскала ни для кого каштаны из огня, и тут пусть на неё в этом смысле не рассчитывают. Закрепив в сознании милейшего Николая Егоровича мысль о том, что нельзя допускать на торжественном концерте выступление непроверенного аккомпаниатора, натянула пуховик, выскользнула из школьных дверей и перевела дух. Вот этой ерунды ещё мне не хватало!
Осторожно идя по тропинке, протоптанной по пешеходной части Садовой улицы, я вспоминала предыдущую школу, куда пришла сразу после института, и откуда ушла, в общем-то, тоже в результате вот таких подковёрных игр. Ну почему, почему, почему люди не могут просто работать, учить детей музыке? Непременно нужно спихнуть ближнего и по возможности так, чтобы он больно ушибся. Неужели и отсюда придётся уходить? А чем ещё я могу заниматься?
Мысль была такой неожиданной, что я остановилась посреди дорожки, и, конечно, тут же получила толчок в спину.
– Чего встала посреди дороги, дурища? – толстая тётка в точно таком же пуховике прошла дальше по дорожке, совсем спихнув меня в сугроб.
Я вдруг развеселилась.
«А и правда, чего встала посреди дороги? Нет уж, я иду вперёд, а проблемы буду решать по мере их поступления. В конце концов, всегда можно вернуться в Москву, пойти работать к Анастасии Леонидовне и в маленький городок на границе Тверской области приезжать раз в году. Или не приезжать вообще».
Домой я ввалилась уже часа в четыре, голодная, как стая волков. Не глядя, сунула шкатулки и коробки в платяной шкаф и кинулась к холодильнику. Где тут прятались котлеты?
Вот примерно на третьей холодной котлете меня и затрясло. Буквально, физически затрясло от страха. От одной мысли о завтрашнем дне, предстоящей встрече с неведомым коллекционером и его помощником, что нужно будет впустить их в дом, развернуть перед ними пожелтевший, когда- то белый бархат и показать старую маленькую балалайку…
Да что ж это такое! Старательно, палец за пальцем я оттёрла котлетный жир бумажным полотенцем, затем, так же тщательно контролируя себя, вымыла руки с мылом. Не знаю, полегчало мне или сосредоточенность на самых простых действиях помогла, но я уже смогла донести до рта стакан и выпить глоток воды. Потом раскрыла платяной шкаф… Куда я это всё пихнула? Ага, вот.
Свёрток с балалайкой и конверт с самоучителем. На форзаце – надпись порыжевшими чернилами, помнится, мне не удалось тогда её прочитать. А сейчас, со свежеобретёнными способностями?
Прочиталось мгновенно: «Драгоценному Фёдору Ивановичу от В.В. Андреева в память о концерте в Мариинском театре. Это последний, драгоценный для меня экземпляр сей маленькой книжечки». И дата – второе апреля девятьсот тринадцатого года.
Ого! Получается, это надпись от Василия Андреева самому Шаляпину? Я знала, что они дружили, но вот тут – материальное подтверждение этой дружбы… Ну вот и спрашивается, могу ли я продать, пусть даже за большие деньги, вот такую память, кусок истории моей семьи?
И что делать?
Я покружила по кухне, сшибла табуретку, здорово стукнулась пальцами ноги. Боль привела меня в чувство. Что я паникую? Я же не одна буду в доме: разговаривать с гостями стану в кухне, гостиных у меня нету,
