– Этот?
– Этот самый, – подтвердил кивком Жиров.
Бронников сдвинул белесые брови.
– Бедный Йорик… – задумчиво проговорил он. – Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это само отвращение, и тошнота подступает к горлу. Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз…
Бронников снова вгляделся в «череп» и холодно усмехнулся.
– Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? – с сухой горечью осведомился он. – Где заразительное веселье, охватывавшее всех за столом? Слабо тебе позубоскалить над собственной беззубостью? Ну-ка, ступай к лучшей манекенщице и скажи ей, какою она станет, несмотря на румяна в дюйм толщиною! Попробуй рассмешить ее своим предсказанием!
Он помолчал, потом покосился на Стаса и проговорил:
– Скажи мне одну вещь, Горацио.
– Что именно, принц? – отозвался Стас.
– Как ты думаешь: Александр Македонский представлял в земле такое же жалкое зрелище?
– Да, в точности.
– И так же вонял?
– Да, он вонял именно так, милорд.
Бронников скривился.
– До какого убожества можно опуститься. Что мешает вообразить судьбу Александра Македонского шаг за шагом – вплоть до последнего шага, когда он идет на затычку пивной бочки? Александр умер, Александра похоронили, Александр стал прахом, прах – глиной. А из глины сделали затычку для бочки.
Пред кем весь мир лежал в пыли,Торчит затычкою в щели!
Продекламировав этот стишок нараспев, Бронников тихо засмеялся, и от его смеха Марии стало слегка не по себе.
…Через полчаса Мария объявила, что репетиция закончена и поинтересовалась:
– Может, порепетируем завтра?
– Завтра же воскресенье, – недовольно промычал Жиров.
– Действительно, – вклинился Стас. – Зачем гнать коней?
– Я тоже не приду, – подал голос Эдик Граубергер. – Мне надо писать реферат по Шредингеру.
Мария повернулась к Виктору:
– А ты что скажешь?
Бронников откинул со лба светло-русую челку:
– Я бы мог прийти. Но один я вам не нужен.
– Почему же? Мы можем порепетировать монологи.
Жиров хихикнул, но Бронников метнул в него холодный взгляд, и верзила стер улыбку с лица.
– К сожалению, вынужден отклонить ваше предложение, – спокойно проговорил он, пристально глядя на Марию. – Я не слишком забочусь о своей репутации, но вашей рисковать не хочу.
Мария почувствовала себя неловко. Об этом она и не подумала. А ведь Виктор Бронников далеко не ребенок. Да и она не так стара и безобразна, как привыкла о себе думать. Но парни смотрели на нее, и она вынуждена была изобразить добродушную улыбку.
– Неужели найдутся люди, которые смогут расценить репетицию вдвоем так? – насмешливо осведомилась она.
Улыбка, скользнувшая по губам Бронникова, была скорее условностью, чем проявлением каких-либо чувств.
– Такие люди находятся всегда, – сказал он.
Мария развела руками:
– Ладно. В таком случае прощаемся до понедельника.
Уже у двери Виктор Бронников вдруг остановился, оглянулся и тихо обронил:
– Я приду завтра. Только скажите, во сколько.
Мария на секунду задумалась:
– Давай часа в два. Устроит?
Виктор кивнул:
– Вполне.
Парень повернулся и вышел из репетиционной.
Мария достала сигарету, но не закурила, а задумалась. На душе было тревожно, томили неприятные предчувствия. Мысли снова и снова возвращались к просмотренной записи. Она должна была решить возникшую загадку – и не находила в себе силы даже подступиться к ней.
А теперь еще и Бронников пожалует завтра к ней в гости. Дернул же черт пригласить его! Мария вспомнила холодный, словно глаза парня сделаны из какого-то тяжелого и грубого металла, взгляд и поежилась.
Закурив, окинула взглядом стены репетиционной и вдруг испытала что-то вроде острого приступа клаустрофобии. Увы, не новость. Клаустрофобия не покидала ее все последние дни. Атмосфера ГЗ заставляла Марию чувствовать себя разбитой и подавленной – что-то нездоровое и безумное витало в этих стенах.
Мария призналась себе, что чувствует себя здесь как в тюрьме. Глупо, конечно. Она ведь могла в любой момент выйти отсюда. Покинуть территорию ГЗ, сесть в автобус и уехать подальше – в Царицыно, в Коломенское, в Переделкино, туда, где простор, где много деревьев и воздуха…
Однако Варламова не сумела сосредоточиться даже на этой мысли. Ей мешало какое-то смутное беспокойство, подгорченное усиливающимся раздражением.
Она затушила сигарету в пепельнице, взяла со столика ключ от репетиционной, сжала в пальцах костяной набалдашник трости и захромала к двери.
В коридоре ее неожиданно обхамила уборщица.
– Куда прешь? – рявкнула бабка. – Не видишь – я здесь мою! Ходют и ходют… Даже в субботу от них покоя нет!
Мария извинилась, обошла мокрый участок и захромала дальше.
– Покажу тебе… – прошипел у нее за спиной тихий старушечий голос, – ад.
Варламова остановилась, по коже пробежала холодная волна.
– Что вы сказали? – хрипло спросила она.
Старуха удивленно на нее воззрилась. Мария сглотнула слюну и повторила вопрос:
– Вы что-то сказали?
Старая карга пожала плечами и ничего не ответила. Опустила голову и продолжила возить тряпкой по полу, бормоча себе под нос:
– И ходют, и ходют… Ни минуты покоя! Когда уже находются?
4
Проходя мимо двери с табличкой «Кафедра опережающих исследований», Мария замедлила ход. Конечно же, на кафедре сейчас – по причине выходного дня – никого нет. Но что-то заставило ее положить пальцы на ручку и опустить ее вниз.
Дверь приоткрылась.
Мария заглянула в кабинет, и брови ее приподнялись от удивления. За широким полированным столом со стаканом в руке сидел Завадский. Перед ним стояла ополовиненная бутылка коньяка.
– Максим Сергеевич?
Завкафедрой посмотрел на нее долгим, задумчивым взглядом, потом проговорил совершенно безразличным и даже апатичным голосом:
– А, это вы. Пришли немного поколдовать?
Варламова нахмурилась.
– С вами все в порядке?
– Да. В полном. Проходите, поговорим.
Завадский глянул на нее с выражением бесконечной усталости. Потом поднес стакан ко рту и залпом опустошил его.
Поколебавшись немного, Мария вошла в кабинет и притворила за собой дверь. Затем проковыляла, постукивая тростью, к столу и села напротив Завадского.
Она молчала, с хмурым удивлением смотрела на заведующего кафедрой, но тот не замечал ее молчания, поскольку был погружен в свое собственное. Но через минуту вдруг ожил и, подняв глаза, произнес:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
