установлена) просверлил в ящике отверстие, подогнал к нему выхлопную трубу своего автомобиля и
(господи) включил зажигание, в то время как жертва царапала и колотила стенки импровизированного гроба. Или тело молодой девушки, найденное без ладоней, ступней и головы. Жертву расчленили по суставам, упаковали отдельными фрагментами в полиэтиленовую пленку и оставили в промышленном мясницком холодильнике в Хаммерсмите рядом со свиными окороками и говяжьими ребрами. Правая голень и левое предплечье так и не были найдены. Следствию пришлось допустить, что они были куплены и, по всей видимости, поданы к столу одним из элитных ресторанов, который пользовался услугами мясника. Или еще один случай, когда…
«Сосредоточься, Пит», — одергиваю я себя. Не увлекайся деталями. Ищи то, что имеет значение.
— Даже не думал, что их окажется так много, — говорю я.
— Официально нераскрытыми убийства остаются относительно редко, — отвечает Ингрид. Она листает роман Джилли Купер, который нашла на полке в гостиной. — Но я включила в поиск несчастные случаи, самоубийства и смерти при загадочных обстоятельствах. Я подумала, если твоя сестра так хороша, как ты говоришь, она могла замаскировать свою работу.
— Утешительная мысль.
Я открываю пустую электронную таблицу и начинаю заполнять поля.
Каждый ряд — смерть, надежно замкнутая внутри мигающих линий. В колонки я вношу все параметры, которые нахожу в рапортах, если их можно выразить числом: возраст жертвы, рост, вес, доход, часы между смертью и обнаружением тела, количество минут, в течение которых наступила смерть, количество возможных подозреваемых, число близких родственников…
Я составляю код, перевожу бюрократически сухие истории смерти на язык, с которым умею работать. В каком-то смысле занимаюсь шифрованием. В принципе, любой перевод — это шифрование. Не существует такой вещи, как обычный текст, — есть только коды, которые вы понимаете, и коды, которых вы не понимаете.
Я работаю, пока глазные яблоки не начинают казаться мне мраморными шариками, и сумерки окутывают мир за окнами. В какой-то момент Ингрид хлопает меня по плечу и перехватывает инициативу, забирая ноутбук в подвал, чтобы соседи не увидели свет от экрана. Я поднимаюсь наверх, но не могу заставить себя лечь ни в одну из кроватей. Я ощущаю себя вором из сказки, демоном, лишающим невинных людей спокойного сна, просто полежав в их постелях.
Я сворачиваюсь калачиком на диване в полутемной гостиной, подбираясь всякий раз, когда по тюлевым занавескам мажет свет фар, — на случай, если сейчас они остановятся и я услышу шаги по гравию и поворот ключа в замке или, того хуже, стук сапога в дверь.
Чтобы отвлечься, я в почти полной темноте разглядываю книжные полки и узнаю несколько обложек Терри Пратчетта, которые стоят и у меня дома. С фотографии на каминной полке мне улыбается индийская семья: муж, жена и две дочери. Я узнаю старшую, Аниту, ее лицо мелькает иногда в школьных коридорах и на собраниях, и, пожалуй, на пробковой доске объявлений в сводках о школьной команде по джиу-джитсу. Никогда не думал о ней как о человеке, который читает Пратчетта. Я вообще никогда не думал о ней как о ком-то конкретном.
Бледная как смерть лодыжка, думаю я, окоченевшее тело под моими пальцами, завернутое в тронутый плесенью ковер и покрытое стерильным целлофаном. Он тоже был кем-то конкретным.
Я закрываю глаза и вижу лица из полицейских рапортов. На них застыла мертвенная пустота. Все они были кем-то конкретным.
Я практиковалась.
Господи, Бел, что ты наделала?
Когда Ингрид будит меня, еще темно. Пошатываясь, я спускаюсь в подвал, вытирая песок с глаз. Моя одежда липнет ко мне какой-то коркой, а зубы во рту кажутся слишком большими. У заживающих десен привкус гноя. В подвале — голые бетонные стены, разнообразие вносят только шесть пыльных винных бутылок в углу. Ноутбук стоит прямо на полу посреди помещения. Я усаживаюсь перед ним, скрестив ноги, и возвращаюсь к работе.
Пока я спал, Ингрид времени даром не теряла. Проведение регрессий, поиск коэффициентов, поиск паттернов — любая ниточка данных, за которую можно потянуть. Я продолжаю с того места, где она остановилась, и строю диаграммы соотношения времени смерти с цветом волос, продолжительностью поездки в больницу, сексуальной ориентацией. Вскоре это начинает напоминать давний интернет-прикол: «Вот семнадцать диаграмм, посвященных избиению младенцев, — вы будете в шоке!» или: «Он набросился на нее с мясницким тесаком! Никогда не догадаетесь, что произошло дальше!»
Хотя, если подумать, скорее всего, догадаетесь.
Я работаю. Ничего не нахожу. Я продолжаю работать. Опять ничего не нахожу.
— Случайность трудно имитировать, — шепчу себе под нос, как мантру.
Время идет, и меня сменяет Ингрид. После беспокойного сна я снова занимаю ее место. Я теряю счет времени. Мой мир превращается в бесконечные сумерки и свет монитора, от которого болят глаза. На вторую ночь, когда я плетусь наверх по подвальной лестнице, голая лампочка над моей головой начинает пульсировать: вкл/выкл/вкл/выкл/ светло/темно/светло/темно, создавая и забирая мою тень на бетонных ступенях. Я слышу судорожный вздох. Это Ингрид щелкает выключателем снова и снова, и по ее щекам текут слезы досады.
— Привет, — тихо говорю я. — Что ты делаешь?
— Просто… кто-то… кто-то может увидеть. Слабый свет. Слабое пятнышко, просочившееся за окно…
— Тогда давай выключим.
— Понимаю, просто… — темно /светло/темно/ светло /темно. — Я…
Боже, Ингрид, до чего я тебя довел.
— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я. — По 57?
— Я там родилась и выросла, Пит. У меня никогда не было выбора.
— Знаю, но это все равно твои друзья, твоя семья.
Она качает головой.
— Ты не понимаешь. Я говорю, что у меня никогда не было выбора, но у большинства из них совсем другая история.
— Ну и что?
— Мы шпионы, Питер, — она улыбается, так натянуто, что у нее белеют губы. — Мы лжем, предаем и склоняем других лгать и предавать по двадцать четыре часа в сутки, пятьдесят две недели в году за смехотворный государственный оклад. Скучаю ли я? Лучше бы ты задался вопросом, кто читает эту вакансию и думает: «Да, это по мне»?
Я сдавленно хмыкаю, и она смеется тоже. Пульсация замедляется, светло/темно/светло, и наконец утихает… Темно. Во мраке Ингрид громко вздыхает.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, ничего особенного не произошло.
— Ты мне сейчас врешь?
— Да, определенно.
— Не нужно этого делать.
— Я знаю.
В янтарном свете уличного фонаря я вижу, как она сжимает челюсть.
— Я чувствую, что уменьшаюсь, — наконец говорит она. — Каждый раз, когда я щелкаю выключателем или мылю руки, я чувствую, как маленькая часть меня исчезает, — она снова фыркает и качает головой. — Не обращай на меня внимания. Я просто устала.
