— Когда Ник был еще ребенком, он жил в этой комнате, — объяснила Женевьева, поправляя на кровати меховые покрывала.
— Очень подходящая комната для мальчика. — Симона искренне улыбнулась. Ей сразу представился вихрастый черноволосый сорванец, играющий на широком подоконнике или ведущий воображаемые войны на карте Англии, очень умело нарисованной на полу комнаты. Женевьева ничего здесь не изменила, не стала приспосабливать ее к женскому вкусу.
— Он и правда любил ее, — признала Женевьева, подошла к окну и, повернувшись спиной к Симоне, выглянула наружу. — Когда Ричард умер, я часто приходила сюда, представляла, что Ник еще маленький и я нужна ему. Спала здесь. Не могла привыкнуть спать в огромной кровати без мужа.
Симона молчала, не зная, как ответить на это признание. Она провела без Ника всего одну ночь и представить себе не могла, что он больше никогда не ляжет с ней в одну постель.
— Вы все еще тоскуете по нему?
Женевьева обернулась. На лице ее отразилась такая горечь, что у Симоны слезы навернулись на глаза.
— Каждое мгновение. — Она вздохнула, подошла к кровати и погладила гладкий столб. — Он сделал ее для Ника. Своими руками. Ричард был намного старше меня, он уже смирился с тем, что никогда не будет иметь наследника. Когда родился Ник, Ричард… Ричарду стало казаться, что снова взошло солнце юности. И мне тоже. Мы оба его обожали. Наверное, даже слишком. Посмотри. — Женевьева прошла к дальней стене, украшенной большим гобеленом, и приподняла его. Взгляду открылась небольшая дверца. — Это потайной ход Ника к конюшням. Он думал, что я про него не знаю, а Ричард мне рассказал. Когда Ника отсылали спать, он потихоньку выскальзывал в эту дверь и бежал туда, где был отец. В этой комнате он был принцем, королем. Боюсь, мы его избаловали. Он слишком требовательный. — Женевьева выпустила из рук край гобелена.
— Николас хороший человек, — проговорила Симона. — Он был очень добр ко мне. Я им восхищаюсь.
Женевьева склонила свою светловолосую головку и посмотрела прямо в глаза Симоне:
— А ты его любишь?
Симона сглотнула. Разговор складывался совсем не так, как она планировала. Теперь настала ее очередь отойти к окну.
— Миледи, я…
— Я знаю, почему вы поженились в такой спешке. — В голосе Женевьевы слышалась строгость. — Должна сказать, что поведение Николаса в тот вечер, когда вы познакомились, меня ничуть не удивляет. Меня поражает другое — вы так легко и так быстро привязались друг к другу.
У Симоны загорелись щеки. Она не могла заставить себя поднять на свекровь глаза.
— Я думаю, мы с первой встречи пытались сгладить наши разногласия. Николас очень дружелюбный. Я счастлива, что вышла за него замуж.
После краткого молчания Женевьева повторила вопрос:
— Но ты его любишь?
Симона не могла понять, почему свекровь настаивает на столь личном и непростом вопросе. Нервы были на пределе. Как может она говорить о своих чувствах к Нику в таком шатком положении? Сейчас все непросто. Можно ли доверить свое сердце этой почти чужой для нее женщине?
— Я не собираюсь тебя судить, Симона, — мягко продолжала Женевьева. — Знай, твой ответ прозвучит лишь для моих ушей. — Вдовствующая баронесса подошла к Симоне, взяла ее руки в свои, разняла сцепившиеся пальцы и крепко сжала ладони. — Но я должна знать.
Когда Симона подняла взгляд на свекровь, с ресниц сорвалась тяжелая прозрачная слеза.
— Да, — прошептала Симона в ответ на жадный вопрос в глазах Женевьевы. — Боюсь, что я его люблю.
— Дорогая моя, тут не от чего плакать.
— Он мне не доверяет. Я… я боюсь, он от меня отвернется.
Женевьева притянула Симону к себе и заговорила низким грудным голосом:
— Успокойся, дорогая. На все нужно время. С тех пор как умер его отец, на Николаса легла большая ответственность. — Женевьева замолчала и погладила невестку по спине. — Близкий человек нанес ему тяжкую обиду.
Симона отстранилась от Женевьевы.
— Ивлин.
Женевьева приподняла брови.
— Он рассказал тебе о ней? — удивилась Женевьева.
— Очень коротко, — смутившись, ответила Симона. — Но у меня, миледи, тоже были разочарования.
— Да. Ник рассказал мне про расторгнутую помолвку.
Теперь удивилась Симона:
— Рассказал?
Женевьева кивнула.
— Это из-за Дидье, правда?
Симона окаменела.
— Вы думаете, что я сумасшедшая?
— Нет, не сумасшедшая, — улыбнулась Женевьева и убрала за ухо Симоны выбившийся локон. — Я думаю, что ты очень тоскуешь по матери и брату. Очень часто горе выделывает жестокие штучки с нашими сердцами и разумом.
— Он не плод моего воображения, — запальчиво произнесла Симона, стараясь сдержать раздражение, ведь реакция Женевьевы была такой искренней и открытой. — Но я понимаю, почему вы мне не верите. Никто не верит.
— Николас верит, — мягко возразила Женевьева. — Лично я никогда не видела призраков и не говорила с духами умерших, хотя… — она горько усмехнулась, — мне очень часто хотелось, чтобы Ричард поговорил со мной, ответил на мои вопросы. В последнее время мне особенно не хватает его мудрости.
Симона собралась с духом:
— Леди Женевьева, можно задать вам личный вопрос?
Женевьева на миг заколебалась.
— Конечно, дорогая.
— Откуда вы знаете моего отца?
Вдовствующая баронесса, не мигая, смотрела на Симону. Лицо Женевьевы посерело, как камни Хартмура. Симона поняла, что совершила ужасную ошибку… или единственно правильный шаг?
Женевьева словно очнулась и взяла Симону за руку.
— Это было так давно. — Свекровь снова помолчала. Симона чувствовала ее сомнения. — Я очень мало знала твоего отца до приезда в Англию. Мы встретились, когда оба были очень молоды. Он тогда еще не служил во французской армии. Через несколько лет мы снова встретились и некоторое время провели вместе до того, как он женился на твоей матери.
— Вы знали ее, мою маму?
Женевьева покачала головой:
— Ко времени, когда твои родители поженились, я уже покинула Францию. Мои отношения с Арманом до отъезда в Англию сделали бы его встречу с твоей матерью… крайне маловероятной.
Симона во все глаза смотрела на пылающее лицо Женевьевы.
— О… Простите меня, миледи. Простите за мою назойливость.
— Не за что извиняться. — Женевьева с усилием улыбнулась. — Теперь мы с Арманом снова встретились. Я вдова, а он может оказаться неплохим спутником.
Ответ Женевьевы поверг Симону в ужас — накануне Арман говорил почти то же самое. Она чувствовала, что не может остановиться, что должна продолжить расспросы.
