- По правде говоря, вы меня избегали, мистер Каркер, - сказал Уолтер, у которого слезы выступили на глазах, так искренне было его сострадание. - Я это знаю, к сожалению моему и огорчению. С тех пор как я в первый раз пришел сюда, я, право же, старался быть вашим другом - поскольку можно притязать на это в мои годы; но никакого толку из этого не вышло.
- И заметьте, Гэй, - быстро перебил его заведующий, - что еще меньше выйдет толку, если вы по-прежнему будете напоминать людям о мистере Джоне Каркере. Этим не помочь мистеру Джону Каркеру. Спросите его, так ли это, по его мнению?
- Да, этим услужить мне нельзя, - сказал брат. - Это приводит только к таким разговорам, как сейчас, без которых я, разумеется, прекрасно мог бы обойтись. Лишь тот может быть мне другом, - тут он заговорил раздельно, словно хотел, чтобы Уолтер запомнил его слова, - кто забудет меня и предоставит мне идти моей дорогой, не обращая на меня внимания и не задавая вопросов.
- Так как память ваша, Гэй, не удерживает того, что вам говорят другие, - сказал мистер Каркер-заведующий, распаляясь от самодовольства, - я счел нужным, чтобы вы это услышали от лица, наиболее в данном вопросе авторитетного. - Он кивнул в сторону брата. - Надеюсь, теперь вы вряд ли это забудете. Это все, Гэй. Можете идти.
Уолтер вышел и хотел закрыть за собой дверь, но, услышав снова голоса братьев, а также свое собственное имя, остановился в нерешительности, держась за ручку полуотворенной двери и не зная, вернуться ему или уйти. Таким образом, он невольно подслушал то, что последовало.
- Если можете, думайте обо мне более снисходительно, Джеймс, - сказал Джон Каркер, - когда я говорю вам, что у меня - да и может ли быть иначе, если здесь запечатлена моя история! - он ударил себя в грудь, - у меня сердце дрогнуло при виде этого мальчика, Уолтера Гэя. Когда он впервые пришел сюда, я увидел в нем почти мое второе я.
- Ваше второе я! - презрительно повторил заведующий.
- Не того, каков я сейчас, но того, каким я был, когда так же в первый раз пришел сюда; такой же жизнерадостный, юный, неопытный, одержимый теми же дерзкими и смелыми фантазиями и наделенный теми же наклонностями, которые равно способны привести к добру или злу.
- Надеюсь, что вы ошибаетесь, - сказал брат, вкладывая в эти слова какой-то скрытый и саркастический смысл.
- Вы бьете меня больно, - отвечал тот таким голосом (или, может быть, это почудилось Уолтеру?), словно какое-то жестокое оружие действительно вонзалось в его грудь, пока он говорил. - Все это мне мерещилось, когда он пришел сюда мальчиком. Я в это верил. Для меня это была правда. Я видел, как он беззаботно шел у края невидимой пропасти, где столько других шли так же весело и откуда...
- Старое оправдание, - перебил брат, мешая угли. - Столько других! Продолжайте. Скажите - столько других сорвалось.
- Откуда сорвался один путник, - возразил тот, - который пустился в путь таким же мальчиком, как и этот, и все чаше и чаще оступался, и понемногу соскальзывал ниже и ниже, и продолжал идти спотыкаясь, пока не полетел стремглав и не очутился внизу, разбитым человеком. Подумайте, как я страдал, когда следил за этим мальчиком.
- За все можете благодарить только самого себя, - отозвался брат.
- Только самого себя, - согласился он со вздохом. - Я ни с кем не пытаюсь разделить вину или позор.
- Позор вы разделили, - сквозь зубы прошипел Джеймс Каркер. И сколько бы ни было у него зубов и как бы тесно ни были они посажены, сквозь них он прекрасно мог шипеть.
- Ах, Джеймс! -сказал брат, впервые заговорив укоризненным тоном и, судя по его голосу, закрыв лицо руками. - С тех пор я служил для вас прекрасным фоном. Вы спокойно попирали меня ногами, взбираясь вверх. Не отталкивайте же меня каблуком!
Ответом ему было молчание. Спустя некоторое время послышалось, как мистер Каркер-заведуюший стал перебирать бумаги, словно намеревался прекратить эту беседу. В то же время его брат отошел к двери.
- Это все, - сказал он. - Я следил за ним с таким трепетом и таким страхом, что для меня это было еще одною карою; наконец, он миновал то место, где я первый раз оступился; будь я его отцом, я бы не мог возблагодарить бога более пламенно. Я не смел предостеречь его и дать ему совет, но будь у меня повод, я рассказал бы ему о своем горьком опыте. Я не хотел, чтобы видели, как я разговариваю с ним, я боялся, как бы не подумали, что я порчу его, толкаю его ко злу и совращаю его, а может быть, боялся, что и в самом деле это сделаю. А что, если во мне кроется источник такой заразы, кто знает? Припомните мою историю, сопоставьте ее с теми чувствами, какие молодой Уолтер Гэй вызвал у меня, и, если возможно, судите обо мне более снисходительно, Джеймс.
С этими словами он вышел за дверь - туда, где стоял Уолтер. Он слегка побледнел, увидев его, и стал еще бледнее, когда Уолтер схватил его за руку и сказал шепотом:
- Мистер Каркер, пожалуйста, позвольте мне поблагодарить вас! Позвольте мне сказать, как я вам сочувствую! Как сожалею о том, что явился злосчастной причиной всего происшедшего! Я готов смотреть на вас, как на моего покровителя и защитника. Как я глубоко, глубоко признателен вам и жалею вас! - говорил Уолтер, пожимая ему обе руки и, в волнении, вряд ли сознавая, что делает. Так как комната мистера Морфина находилась поблизости и никого там не было, а дверь была раскрыта настежь, они как будто по обоюдному соглашению направились туда; ибо редко случалось, чтобы кто-нибудь не проходил по коридору. Когда они пошли и Уолтер увидел на лице мистера Каркера следы душевного смятения, ему почудилось, что он еще никогда не видел этого лица - так сильно оно изменилось.
- Уолтер, - сказал тот, кладя руку ему на плечо, - большое расстояние отделяет меня от вас, и пусть всегда будет так. Вы знаете, кто я таков?
"Кто я таков?", казалось, готово было сорваться с губ Уолтера, пристально смотревшего на него.
- Это началось, - сказал Каркер, - раньше, чем мне исполнилось двадцать один год - к этому уже давно клонилось дело, но началось примерно в то время. Я их ограбил в первый раз, когда стал совершеннолетним. Я грабил их и после. Прежде чем мне исполнилось двадцать два года, все открылось. И тогда, Уолтер, я умер для всех.
Снова эти его слова готовы были сорваться и с губ Уолтера, но он не мог их выговорить и вообще ничего не мог сказать.
- Фирма была очень добра ко мне. Небо да вознаградит старика за его снисходительность! И этого также - его сына, который в ту пору только-только вошел в дела фирмы, где я пользовался огромным доверием! Меня вызвали в ту комнату, которую занимает теперь он, - с тех пор я ни разу туда не входил, и я вышел из нее таким, каким вы меня знаете. В течение многих лет я занимал нынешнее мое место - один, как и теперь, но тогда я служил признанным и наглядным примером для остальных. Все они были милостивы ко мне, и я остался жить. С годами мое горькое искупление приняло иную форму, ибо теперь, за исключением трех руководителей фирмы, мне кажется, нет здесь никого, кто бы знал подлинную мою историю. К тому времени, когда подрастет мальчик и ему расскажут ее, мой угол, быть может, опустеет. Хотел бы я, чтобы так и случилось! Вот единственная перемена, происшедшая со мною с того дня, когда я в той комнате распрощался навсегда с молодостью, надеждой и обществом честных людей. Да благословит вас бог, Уолтер! Сохраните себя и всех, кто нам дорог, от бесчестья, а если не удастся, лучше убейте их!
Смутное воспоминание о том, как он дрожал с головы до ног, словно в ознобе, и залился слезами, - вот все, что мог добавить к этому Уолтер, когда старался полностью восстановить в памяти то, что произошло между ними.
Когда Уолтер снова его увидел, он сидел, склонившись над своей конторкой, по-прежнему молчаливый, апатичный, приниженный. Тогда, видя его за работой и понимая, как твердо он решил прекратить всякое общение между ними, и обдумывая снова и снова все, что видел и слышал в то утро за такой короткий промежуток времени в связи с историей обоих Каркеров, Уолтер едва мог поверить, что получил приказ ехать в Вест-Индию и скоро лишится дяди Соля и капитана Катля и редких мимолетных встреч с Флоренс Домби, - нет, он хотел сказать - с Полем, - и всего, что он любил, к чему был привязан и о чем мечтал день за днем.
Но это была правда, и слухи уже проникли в первую комнату, ибо пока он сидел, с тяжелым сердцем размышляя об этом и подпирая голову рукой, рассыльный Перч, спустившись со своей подставки из красного дерева и тронув его за локоть, извинился и осмелился шепотом его спросить, не удастся ли ему переправить домой, в Англию, банку имбирного варенья по дешевой цене для подкрепления миссис Перч, когда она будет поправляться после следующих родов?
ГЛАВА XIV
Поль становится все более чудаковатым к уезжает домой на каникулы
Когда подошли летние вакации, никаких неприличных проявлений радости молодые джентльмены с потускневшими глазами, собранные в доме доктора Блимбера, не обнаружили. Такое сильное выражение, как "распускают", было бы совершенно неуместно в этом благопристойном заведении. Молодые джентльмены каждые полгода отбывали домой; но их никогда не распускали. Они отнеслись бы с презрением к такому факту.
