— Лишение свободы — испытание для любого человека, — бодро начала детектив, будто перенимая ораторские навыки десятника. — Одних тюрьма делает слабее, других, наоборот, сильнее.
— Да уж.
— Некоторые вообще ломаются, особенно под влиянием наркотиков.
— Вы еще раз правы, мэм, на зоне их достать проще, чем на воле.
— Столько свободного времени — под кайфом оно быстрее проходит.
Десятник по-прежнему напоминал готовую к броску кобру, и Толливер забеспокоился, не перегнула ли Лена палку.
— Я тоже прошел через наркотики, — буркнул Коннолли, — и никогда не скрывал. Это зло, самое настоящее зло, оно затягивает, заставляет совершать ужасные поступки. Чтобы бороться с ним, нужна сила. — Он поднял глаза на инспектора Адамс: безграничная вера вытеснила в них злость столь же быстро, как масло — воду. — Я слабый человек, но увидел свет и стал молить Господа о спасении. Случилось чудо: он услышал меня и протянул руку помощи. — Десятник поднял свою руку, будто показывая, как все произошло. — Я взял ее и сказал: «Да, Господи, помоги мне встать с колен. Помоги переродиться!»
— Как быстро все свершилось, — заметила Лена. — И что заставило вас… хм… пересмотреть свои взгляды?
— За год до моего освобождения в тюрьму начал приезжать Томас. Он посланник Божий. Его устами Господь указал мне путь к спасению.
— Томас — это отец Льва?
— Он участвовал в программе помощи заключенным, — пояснил десятник. — Мы, зеки, любим, чтобы все было тихо: ходишь себе в церковь, на собрания — в таких местах не встретишь головорезов, способных спровоцировать своими идиотскими выходками. — Коул рассмеялся, снова превращаясь в добродушного дедушку, каким прикидывался до неожиданной вспышки. — Никогда не думал, что стану религиозным фанатиком. Человек либо живет с Иисусом, либо восстает против него. Я решил восстать, и за этот грех меня ожидала одинокая мучительная смерть.
— Но тут вы встретили Томаса Уорда?
— После инфаркта он сильно ослаб, но тогда был сильным, как лев. Томас, благослови его Господи, спас мою душу и приютил меня после освобождения.
— Кормил три раза в день? — подсказала Лена, вспомнив восторги Коннолли от армейского и тюремного быта.
— Ха-ха-ха! — загрохотал старик и, развеселившись от такого сравнения, ударил ладонью по столу. Листочки разлетелись, и он сложил их аккуратной стопкой. — Пожалуй, можно и так сказать. В душе я был и остаюсь солдатом, только теперь я служу Господу.
— В последнее время ничего подозрительного на ферме не замечали?
— Вообще-то нет.
— Никто из работников не вел себя странно?
— Не хочу показаться легкомысленным, — предупредил он, — но подумайте, какой у нас контингент. Все работники со странностями, иначе бы вообще на ферме не оказались.
— Намек поняла, — кивнула Лена. — Точнее было бы спросить, не вел ли кто-нибудь себя подозрительно? Может, ваши люди занимаются чем-то дурным?
— Ну, в свое время они все занимались чем-то дурным, а некоторые до сих пор продолжают.
— В смысле?
— Представьте, сидит человек в каком-нибудь атлантском приюте и мечтает о смене обстановки. Иногда это последняя надежда на спасение.
— Но спастись удается не всем?
— Некоторым везет, — возразил Коннолли, — хотя большинство, приехав сюда, осознает: к алкоголю и наркотикам они пришли по той же самой причине, что мешает жить нормально. — Он сделал небольшую паузу, но Лене подсказать не дал. — Это слабость, дорогая моя. Хилость души, отсутствие воли… Мы делаем все возможное, чтобы им помочь, но прежде всего люди должны сделать усилие и помочь себе сами.
— Слышала, на ферме пропали какие-то деньги. Сумма, правда, небольшая.
— Да, действительно, пару месяцев назад, — кивнул Коннолли. — Виновных мы так и не нашли.
— Подозреваемые есть?
— Да, около двухсот человек, — рассмеялся десятник, и Джеффри понял: работая бок о бок с алкоголиками и наркоманами, трудно не потерять веру в лучшие качества человека.
— К Эбби у кого-нибудь повышенного интереса не возникало?
— Ну, она была очень симпатичной девушкой. На нее засматривались многие парни, но я сразу предупреждал: «Даже не думайте».
— Кого-нибудь приходилось осаживать больше, чем других?
— Нет, не помню. — От тюремных привычек не так легко избавиться, и Коннолли, как и все зеки, не умел давать односложные ответы.
— А вы не видели, чтобы Эбби с кем-то встречалась? Ну, или проводила время с неподходящим для нее человеком?
— Нет, — покачал головой Коннолли. — Клянусь небесами, с тех пор, как случилось непоправимое, ломаю голову, кто поднял руку на невинную душу, и не могу назвать никого! Причем не только из нынешних, но и из тех, кто работал на ферме несколько лет назад.
— Эбби разъезжала по всей Катуге, и, кажется, одна, — вспоминала Лена.
— Да, когда девочке исполнилось пятнадцать, я научил ее водить старый «бьюик» Мэри.
— Вы с ней ладили?
— Эбигейл была мне как внучка. — Пряча слезы, десятник часто-часто заморгал. — В моем возрасте вроде бы бояться нечего, человек готов ко всему. Один за другим начинают болеть друзья. Я так переживал, когда у Томаса случился инфаркт… Это я нашел его в поле год назад. Сильный духом человек в таком состоянии — смотреть жутко! — Коннолли вытер глаза тыльной стороной ладони, и Джеффри увидел, с каким пониманием кивнула его помощница.
— Но ведь Томас уже старик, — продолжал Коул. — Инфаркта мы, естественно, не ждали, но и не удивились. А вот Эбби была молодой, славной девочкой, мэм. Могла жить и радоваться. Такой смерти не заслужил никто, а она меньше всего!
— Говорят, она была замечательной девушкой.
— Так и есть. Ангел, настоящий ангел, чиста, как первый снег. Я бы жизнь за нее отдал!
— Вы знаете молодого человека по имени Чип Доннер?
И снова Коул ответил не сразу.
— Не припоминаю… У нас ведь многие приезжают и уезжают, некоторые остаются на неделю, другие — на день, самые удачливые — на всю жизнь. — Десятник почесал подбородок. — Фамилия кажется знакомой, но откуда — ума не приложу.
— А Патти О'Райан?
— Нет.
— С Ребеккой Беннетт, надеюсь, знакомы?
— С Беккой? Да, конечно.
— Вчера вечером она пропала.
Коннолли кивнул: для него это явно не было новостью.
— Девочка растет очень упрямой, убегает из дома, до полусмерти пугая маму, потом возвращается как ни в чем не бывало.
— Да, мы знаем, что она уже пропадала.
— На этот раз хоть записку оставить соизволила.
— Не знаете, куда могла направиться Бекка?
— Обычно по лесу бродит, — пожал плечами десятник. — Когда они с Эбби были маленькими, я водил их в походы, учил жить, довольствуясь тем, что создал Господь, чтобы видели и ценили его доброту.
— Было у вас какое-то любимое место?
Коннолли кивнул, подобного вопроса он ожидал.
— Я ходил туда сегодня с первыми лучами солнца. На той поляне никто не останавливался уже несколько лет. Так что не знаю, куда она сбежала. Порой хочется… взять хлыст и пройтись по ее попе, чтобы не вела себя так с матерью.
В дверь постучали, и, не дождавшись приглашения, в кабинет вошла Марла.
— Шеф, простите, что беспокою, — извинилась она, передавая Толливеру сложенный листок.
Пока Джеффри разворачивал его, Лена спросила:
— Сколько лет вы живете при церкви Божьей милости?
— Почти двадцать один год, — без запинки ответил Коннолли. — При мне Томас унаследовал землю от отца. На месте фермы не было ничего, но ведь Моисей тоже водил свой народ по пустыне.
Начальник полиции изучал Коула, пытаясь определить, врет или нет. У большинства людей при лжи появлялись характерные движения: одни ерзали, другие терли нос. Коннолли сидел неподвижно, как скала, и смотрел прямо перед собой. Либо он прирожденный лжец, либо кристально честный человек. Джеффри даже не знал, к какому варианту склониться.
Тем временем Коннолли рассказывал о становлении соевого кооператива Божьей милости:
— В то время у нас было всего двадцать работников. Дети Томаса в ту пору почти не помогали. Ничего не поделаешь — подростки, особенно Пол: вечно ленился, а когда все работали, сидел в сторонке, чтобы потом снять сливки. Настоящий адвокат! — Лена кивнула. — Для начала засеяли соей сорок гектаров. Ни минеральных удобрений, ни пестицидов не использовали. Тогда нас чуть ли не сумасшедшими считали, а сейчас на натуральные продукты бешеный спрос. Можно сказать, пришло золотое время. Надеюсь, Томас это понимает. Он был нашим Моисеем! Спасителем, который вывел нас из рабства наркотиков, алкоголя и распутства!
— Он до сих пор болен? — прервала хвалебную проповедь Лена.
— Господь его не оставит, — напыщенно проговорил Коннолли.
