Как было бы здорово, если бы и другие мальчишки его племени узнали о Фаддии! Как Лориану хотелось бы сохранить слова и жесты мудреца! Но нет, не дано. Все уходит в воздух, все исчезает сразу по произношении, по совершении действия. «Время, — впервые задумывается Лориан, — как ты коварно». С той поры они стали называть ночные остановки «семавитами».
Фаддий немолод, спалось ему беспокойно: то ноги ломит, то в спине колет. Проснувшись, мудрец ходил надутый и мрачный, сердясь на весь свет за дурное самочувствие, бурча себе под нос что-то неразборчивое.
— Да, на прошлом семавите лучше спалось. Я здесь как будто в заднее место травинкой уколотый. Ни в одном глазу сна, ни один волосок на затылке не пропотел за ночь, — ворчал мудрец.
— Что значит «волос не пропотел»? — спрашивал Лориан.
— Когда устаешь и спишь в забытьи, всегда потеешь. Встаешь с почти мокрыми волосами. Хороший сон, сон мужчины. Встать утром с сухим волосом — считай, ночь потерял.
— Я понимаю, как и чем живут несколько десятков больших и малых племен Ойкумены. Но я не понимаю, откуда мы взялись на Ойкумене? Я не знаю, откуда взялся человек. Выходит, что я ничего не знаю о человеке. Я способен поставить вопрос, откуда взялись первые люди, но я не в силах его разрешить. Покажите мне человека, который нашел ответ, и я назову его «мудрейший»! Я могу сказать: племя идет на восток. Но откуда оно идет? Я теряюсь в догадках. Я могу показаться мудрецом подростку-кочевнику, но на самом деле я погряз в невежестве, ибо не вижу первопричины человеческого бытия.
— Ойкумена нуждается в переустройстве.
— Есть легенда о древнем каменном истукане. Он зовется Арковит. Есть и деревня живых людей с таким названием.
Достаточно было этих скупых слов, чтобы Лориан представил себе неведомого «Арковита». Со всеми достоинствами и, что удивительно, с живым лицом. После встречи с Фадцием подросток стал различать человеческие лица. Ранее не видел у людей лиц. Поэтому не мог вспомнить даже отцовского лица. Процесс неостановим и проходит так, что до последних дней запомнится лицо Фаддия и легко будет вообразить физиономию глуповатого Арковита, а вот лицо отца представлялось точно в голубой дымке утреннего речного тумана.
Мальчик внимательно всматривался в безбородое лицо Фаддия, стараясь запечатлеть в памяти уже ставшие дорогими черты. Умел бродячий философ Фаддий живописать словом. Мужчины в жизни Лориана — какие они разные! Все трое! Отец, кочевник Тенихан и мудрец Фаддий, но есть у них одна общая черта. Они ставят свободу выше прочих достоинств мужчины. Лориан стал не старше, а опытнее. Трое мужчин дали ему три опыта свободы. Свобода поступать по-своему, свобода искать цель в путешествии длиною в жизнь и, наконец, свобода обдумывать самые неожиданные, самые трудные мысли.
ПОДЗЕМНОЕ ПЛЕМЯ
Дождь и радуга над холмами. Спрятавшись от теплых струй в расщелине между скал, Лориан думал о том, как приятно было бы провести всю жизнь на одном месте. Словно каменный истукан, простоял бы он в теплой почве родного холма. Или, подобно камню в долине, что прикрывает родник от палящих лучей полуденного солнца, смотреть на маленькие водовороты и не вести счет годам затянувшегося, но такого полезного одиночества. Ведь появится когда-нибудь путник из травы, наклонится, с ладонью, сложенной вдвое, напьется, и что же? Разве не найдется у такого путника пары добрых слов для камня? Вот в чем его полезность для людей. И быть может, девочка с круглыми коленками… И в сладкой дреме сновидений Лориан засыпал.
Снились ему синие лошади на белой траве. Почему трава белая? Почему лошади синие? Он не спрашивал, так как не знал, какого цвета они были до исчезновения с Перуники. Утром он просыпался и, как воды, жаждал разговоров. Беседовали о самом разном: от религиозных проблем до факта существования во Вселенной волосатого человека.
— Что такое божество? — спрашивал Лориан.
— Божество — существо, которому не нужно делать открытий. Оно изначально знает мир и знает о том, что наделено душой. Люди должны предпринять некоторые усилия, чтобы открыть для себя мир и свою душу. Без усилий они обречены.
Принимая совет мыслить «от обратного», Лориан перескакивал на «звериную» тему:
— А что такое «обезьяна»?
— Волосатый некрасивый человек. Он не говорит, а кривляется.
— Где вы ее видели?
— Во сне, мерзавец, снится.
— А вы какие сны видите, черно-белые или цветные?
— В том-то и дело, что цветные. Ночи напролет у меня перед глазами скачет красная обезьяна. От нее по утрам глаза и слезятся.
Разыгрывал его Фаддий или нет, этого Лориан не понимал, но замечал, что действительно по утрам у Фаддия слезились глаза. Подросток думал — от старости.
— Научись развязывать самые трудные узлы из всех известных. При таком навыке тебя не будет пугать узел из новой веревки. Для человека, умеющего развязывать сложные узлы, качество вервия не имеет значения. Это я называю методолюбием. Туманность красива на звездном небе. Туманность мысли недопустима в голове у мудреца, — так учил подростка бродячий философ.
В далеком пути крепкий сон столь же важен, как и сноровистый попутчик. Теперь Лориан по ночам крепко спал.
Однажды ясным прохладным утром наступил последний день их совместного путешествия. С первых шагов по гористой местности Лориан стал ощущать некий зов, исходивший от скал. Удобнее было обойти, но Лориану, удалось убедить Фаддия сделать петлю в последнем маршруте. Ругаясь и ворча сквозь зубы, бродячий философ с трудом поспевал за Лорианом. Казалось, ноги сами несли прыткого подростка к зияющим в скалах провалам. Ближе к полудню они увидели вход в пещеру. У входа Фаддий и Лориан заспорили. Лориан чувствовал: от этой манящей черной впадины ему не уйти. Фаддий недоумевал: зачем мудрецу спускаться в пещеру? Впервые они разошлись во мнениях.
Фаддий сначала не понимал, почему молодого спутника занимает какая-то черная дыра, но потом он понял, в чем дело. Беседы с философом, его парадоксальные суждения прорвали плотину запретов, которые некогда были заложены в сознании мальчика старухами речного племени. Отныне многое изменилось. Подросток стал принимать мир таким, каков он есть, — пестрым и меняющимся. И все ему было интересно!
От представлений о тотеме племени как некоей одной Большой Рыбине, одной рыбе на весь мир — одной рыбе как весь мир! — пришел к идее о необходимости мысленного изображения множества рыб: рыб с различным характером, рыб с разным предназначением.
Во-вторых, теперь он не мог представить покровительницу племени как неподвижную рыбу. Теперь во сне он видел живую, подвижную рыбу! Плывущую против течения и по течению; уходящую на глубину; в прыжке над водой; бьющую хвостом по речной гальке; беседующую с подростком или девочкой; вступающуюся за родное племя против плохой рыбы. Видел он и чудных долгожданных рыб, возвращающихся из неведомого далека, в которое они почему-то ушли когда-то в прошлом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
