— Не припомню, когда ты была легкомысленной, — ответил он. — Я всегда считал тебя богобоязненной серьезной женщиной.
Элизабет кивнула, и снова в ней промелькнула какая-то новая степенность.
— Времена сейчас страшные, — вздохнула она. — Чума с каждым летом все ужасней, и никто не ведает, где она ударит. Сплетничают, что король и двор не следуют заповедям Господним. А церковь даже не упрекает их в этом.
Традескант выпрямился и встал из лохани, вода с него хлынула на пол. Его супруга протянула ему льняную простыню, которую он накинул на плечи. Элизабет старательно отводила глаза, будто взгляд на наготу мужа мог ввести ее в грех. Именно эта отвернутая голова вызвала у Джона раздражение.
— В нашем доме мы не повторяем слухи о короле и его дворе, — отчеканил он.
Его жена хотела возразить, но Джон жестом заставил ее замолчать.
— И дело тут не в благочестии и не в поисках истины. Это урок, который мне преподал Сесил. Мы не обсуждаем короля. Если нас подслушают, цена может оказаться слишком высокой. И что бы ты ни учила, занимайся Библией и держись подальше от разговоров о короле Якове и его дворе. Иначе ты больше не пойдешь в свою школу.
Мгновение казалось, что Элизабет собирается спорить.
— Или этот ваш учитель в проповедях отрицает, что Господь возложил на мужей власть над женами? — сурово спросил Традескант.
Она опустила голову.
— Конечно нет.
— Хорошо, — кивнул Джон, сумев подавить неумеренное самодовольство.
— Я всегда хотела только одного: чтобы ты вернулся домой и оставался с нами, — сказала Элизабет, подтаскивая лохань к задней двери, где можно было выплеснуть воду во двор. — Если бы ты не отлучался, у меня не было бы времени посещать эти встречи.
— Не сваливай вину на меня, — ответил Джон, внимательно глядя на жену. — Ты можешь ходить туда, куда позволяет совесть, только если это не ведет к измене и к отрицанию власти тех, кто над тобой поставлен. Это я, твой муж, надо мной — господин, над ним — король, а над королем — Господь.
Элизабет широко распахнула дверь; холодный ветер задул вкруг голых ног Джона.
— Я никогда не усомнюсь во власти Господней, — промолвила она. — И не отрицаю власти мужа. Смотри не простудись.
Традескант резко повернулся и отправился в спальню одеваться.
1622 ГОД
— Может, нам пересадить каштан? — предложил Джей отцу. — По-моему, он уже слишком большой для этого ящика.
Опершись о лопату, Джон смотрел, как работает его веселый четырнадцатилетний сын.
— Я подарил его твоей матери, когда мы поженились. Тогда мы с сэром Робертом купили дюжину таких, нет, полдюжины. Пять я посадил для графа в Хэтфилде, а один подарил твоей матери. В Меофеме она держала каштан в горшке, а перед переездом в Хэтфилд я пересадил его в ящик. Ты был еще такой маленький, что, когда сидел на скамейке, у тебя ноги не доставали до пола.
— Так может, пора его высадить в землю? — спросил Джей. — Чтобы он пустил устойчивые корни?
— Думаю, можно, — задумчиво произнес Джон. — Но давай подождем еще годик. Я собираюсь прикупить немного земли за нашим домом и расширить сад. Тогда для каштана появится место. Продавец уверял, что он вырастает с кроной, раскидистой, как у дуба. Сейчас для него тесно в нашем садике, он закроет дом. А здесь сажать я не хочу.
Джей взглянул на изящный сад лорда Вуттона, на серые стены и возвышавшуюся за ними высокую башню Кентерберийского собора.
— Почему нет? Он будет отлично смотреться.
Традескант покачал головой.
— Потому что это дерево твоей мамы, — пояснил он мягко. — Я подарил ей каштан, когда полюбил ее. Сюда она приходит редко, то есть не будет видеть дерево. Это ее память. Мы должны приобрести для нее дом повыше и сад побольше, а она будет сидеть под каштаном и качать на коленях внуков.
Смутившись, Джей вспыхнул, как молодой человек, слишком невинный для неприличных разговоров.
— Я пока не планирую детей, — заявил он резко. — На это не рассчитывайте.
— Сначала пусти корни, — посоветовал Джон. — Как каштан твоей матери. Ну что, сделаем перерыв на обед?
— Я еще поработаю, — отозвался Джей. — Навещу твои испанские луковицы. Скоро их можно будет попробовать.
— Они будут очень сладкими, если дать им вызреть так, как они вызревают у себя на родине. На Гибралтаре их едят как фрукты. Когда будешь в огороде, взгляни на парники с дынями. Надеюсь, они уже созревают. Подоткни под них и вокруг побольше соломы, чтобы слизни не достали.
Джей кивнул и устало побрел к огороду. Традескант расстелил на траве салфетку и открыл маленькую торбочку. Жена положила ему свежеиспеченный хлеб, ломоть сыра и фляжку со слабым элем. Корочка на хлебе была серой, мука в этом году получилась некачественная, сыр — водянистый. Хорошую провизию нельзя было купить даже за большие деньги. Страна оказалась в трудном положении из-за плохого финансирования и плохих урожаев. Джон поморщился и вгрызся с хлеб.
— Джон Традескант?
Садовник посмотрел вверх, но не поднялся на ноги, хотя человек, возвышавшийся над ним, был одет в великолепную ливрею слуги герцога Бекингема.
— А кто его ищет?
— Сам герцог Бекингем.
Отложив свой серый хлеб, Джон встал и отряхнул крошки.
— Что угодно его светлости?
— Вы должны отправиться на встречу с ним, — с расстановкой произнес слуга. — Вас вызывают. Герцог в Нью-Холле, в Челмсфорде. Вам надлежит отправиться немедля.
— Мой господин лорд Вуттон… — начал было Джон.
Слуга отрывисто расхохотался и небрежно бросил:
— Да хоть Господь наш Иисус Христос, моему хозяину это одинаково безразлично.
Джон отшатнулся.
— Вот только богохульствовать не надо!
— Надо, надо! — возразил слуга. — Кажется, вы не понимаете, кто тут командует. Над моим хозяином есть только один король. Если мой хозяин чего-нибудь хочет, ему стоит лишь заикнуться. И если он чего-то просит, он это получает. Ясно?
Традескант вспомнил накрашенного юношу в Теобальдсе, который сидел на коленях у короля Якова, драгоценное ожерелье на шее юноши и кошелек на поясе.
— Я отлично вас понимаю, — сухо ответил Джон. — Хотя несколько лет не был при дворе.
— Тогда зарубите себе на носу: для короля Якова существует лишь один человек на всем белом свете, и этот человек — мой хозяин, прекрасный герцог. — Слуга приблизился к садовнику и понизил голос: — Друзья герцога могут вести себя как угодно — травить, предавать, разводиться. И все это они проделывали, причем безнаказанно. Вы разве не слышали?
