Вильгельма же этот ветер кружит по улицам,
V
В Гвардейский экипаж не пропускали.
Во дворе слышался топот, как будто кто-то в тысячу ног утаптывал землю. Щелкали затворы, и резкий голос командовал:
- Строй-ся!
Часовой загородил путь штыком: - Не велено пускать.
- А что там такое?
Часовой молчал. Потом, вскинув на Вильгельма дикие глаза, крикнул:
- Заколю!
И Вильгельму начинает казаться, что он какой-то мяч, которым перебрасываются, - проскакал от Экипажа к московцам, от московцев к Экипажу и вот отскочил: ворота заперты. Толпа любопытных мальчишек окружила его. У часового бегают глаза, он тоже, кажется, ничего не понимает; пройти в ворота, во всяком случае, невозможно.
- Як брату, голубчик, нельзя ли пройти, - просит Вильгельм. Часовой молчит. Вильгельм вдруг полез в низкую калитку, нагнув голову.
Двор. Черные люди тащат оружие, бегают. Одна рота построилась.
Вильгельм почти не видит людей. Он взбирается на какой-то ящик. Он кричит пронзительным голосом:
- Братцы!
Кругом черные люди, ружья, трепыхается знамя.
- Московцы выступили! Через десять минут!.. - кричит Вильгельм.
Люди кричат ему что-то, поднимают ружья вверх,
- Ура! - кричат они.
- На площадь! - кричит Вильгельм и качается на разлезающемся ящике. Его подхватывают на руки. Кто-то его целует. Он оглядывается.
Миша.
- Иди, иди отсюда, - говорит тихо Миша и тяжело дышит. - Мы выступаем.
Он подталкивает Вильгельма.
И Вильгельм покорно выбегает за ворота. Он бежит к саням.
Теперь куда же? На площадь? Но его уже закружило по улицам.
- В Финляндский полк.
"Финляндский полк" выскочило случайно, потому что он вспомнил чью-то фразу: "В Финляндском полку у нас Розен и Цебриков".
У ворот полка его окликают. В санях сидит офицер. Он красен, возбужден, куда-то собирается и кричит другому, который стоит без шинели, в одном мундире:
- Enflammez! Enflammez! 1
1 Разжигайте! Разжигайте! (франц.).
Заметя Вильгельма, он окликает его. Это Цебриков.
- Подвезу вас, - говорит он, глядя блуждающими глазами. - Канальство, пути никакого, лошади падают.
- Как ваши финляндцы?
- Черт знает. - Цебриков хватает за застежки Вильгельма. - Да поймите же вы, что не так нужно действовать. Я ему говорю: вы просто выведите людей, разберите патроны. Он мне отвечает: не могу вести без ясного объяснения (слова у Цебрикова путаются). Садитесь, подвезу. Вы на площадь? - Он не дожидается ответа.
- Иван! - кричит он отчаянно солдату на козлах. - К Сенату! Гони, черт возьми!
Вильгельм смотрит с тревогой на Цебрикова.
- Просто сам тесак возьму и пойду резать, - говорит Цебриков несвязно. - Я не могу понять, как так можно.
У Вильгельма стучит сердце - он не туда попал - точно во сие - боже, для чего он поехал к финляндцам? Все рассыпается, валится из рук. На площадь скорее, ведь так может весь день пройти!
У Синего моста Цебриков снимает свою шинель. Он бормочет:
- Возьмите шинель. Военная. Вам удобнее. Вильгельм ничего не понимает.
- Мне жарко, - говорит Цебриков, бросая шинель на снег.
Вильгельм молча вылезает из саней и бежит.
С Цебриковым неладно.
На Синем мосту его окликают - Вася Каратыгин.
- Куда вы, бог с вами! На площади бунт, ужас что делается.
"Ага, на площади бунт! То-то".
И Вильгельм кричит ему на ходу, улыбаясь бессмысленно и радостно:
- Знаю! Это наше дело!
На площади чернеет народ. На лесах Исаакиевской церкви каменщики и мастеровые отрывают для чего-то доски. У Сената, лицом к памятнику Петра, густая, беспорядочная толпа московцев, их окружает народ. Вильгельм проходит между толпой и солдатами. У солдат спокойные лица, и он слышит, как один старый седой гвардеец говорит молодому, который прилаживает ружье к плечу:
- Ты ружье к ноге составь, будет время целиться. Перед московцами расхаживают Якубович в черной повязке и Александр Бестужев, раскрасневшийся, подтянувшийся, как на параде. Якубович не смотрит на Вильгельма, на ходу рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке:
- Черт, голова болит. Бестужев командует:
- На пле-чо!
Вильгельм радостно повторяет за ним:
- На пле-чо!
Бестужев поворачивается, красный от злости, видит Вильгельма и говорит ему сурово:
- Не мешайте.
Саша пробегает мимо, машет ему рукой:
- Еду к конно-пионерам. Генерала Фридрикса убили, слышал?
Он не ждет ответа, убегает.
Высокий, легкий Каховской, в одном фраке, пробежал с пистолетом в руках издали и замешался в толпу у памятника.
Вильгельм пробирается туда же. У самого памятника Рылеев, Пущин и тот неподвижный и огромный статский советник с белым плюмажем, который давеча поклонился Вильгельму.
Рылеев торопливо застегивает на себе солдатский ремень, перекидывает сумку через плечо. Он неотступно смотрит вперед, на Исаакиевскую площадь, поверх людей.
- Когда придет Экипаж?
- В Экипаже восстание, но ворота заперты. Пущин пожимает плечами и поворачивается к Рылееву:
- Дальше так продолжаться не может, где же, наконец, Трубецкой? Без диктатора действовать нельзя.
К ним подходит Якубович, с тусклым взглядом, держась за повязку. Он говорит Рылееву мрачно и коротко:
- Иду на дело.
И скрывается в толпе.
Вильгельм смотрит как завороженный на неподвижного человека с белым плюмажем. Человек вдруг скидывает шинель и широкими механическими шагами идет в толпу, белый плюмаж замешивается среди картузов и шапок; он начинает распоряжаться в толпе, и толпа теснится вокруг него. Все время мастеровые и работники перебегают к складу материалов, и у них в руках мелькают поленья, осколки плит.
От них бежит на площадь маленький черный человек. Ворот рубахи его грязен. Он быстр и верток в движениях, нос у него хищный, беспокойные глаза бегают. Где Вильгельм встречал его? Таких лиц сотни на аукционах, на бульварах, в театрах. Маленький быстро говорит о чем-то с солдатами и перебегает обратно в толпу. Он стоит рядом с человеком с белым плюмажем. Вильгельм вынимает из кармана пистолет, опять прячет его и снова вынимает.
- Где же Трубецкой?
Вильгельм смотрит на Пущина, хватается за голову и опрометью бежит к набережной, где в доме Лаваля живет Трубецкой. По пути он спотыкается. Пущин глядит ему вслед и кричит:
- Да пистолет-то спрячь!
Он смотрит на длинного Кюхлю, размахивающего пистолетом, на секунду вспоминает Лицей и улыбается.
VI
Бритый швейцар впускает тяжело дышащего, с сумасшедшими глазами человека, смотрит на него недоверчиво, потом угрюмо снимает с него шинель. Вильгельм вспоминает: у него в руке пистолет, и сует его в карман. Витая лестница с белыми мраморными статуями на площадках, с зелеными растениями. Далеко где-то гул, хотя дом в двух шагах от площади. Старый барский дом живет своей жизнью и не желает прислушиваться к уличным крикам и каким-то выстрелам с площади. У него крепкие стены.
- Как прикажете доложить?
Вильгельм на минуту не понимает: что доложить?
Зимний дворец может быть занят солдатами. Сенат может быть разрушен, но, пока будет существовать этот дом, лакей должен докладывать о госте хозяину, хотя бы этот гость пожаловал из ада и пришел к хозяину с известием, что его требуют на Страшный суд.
Вильгельм роется в карманах, достает карандаш и пишет на бумажке:
"Guillaume Kьchelbecker. Примите немедленно",
Лакей возвращается не скоро.
- Княгиня просит вас.
Залы спокойные, с фарфором на мраморных столах, картины старых мастеров. Вильгельм проходит мимо картины, на которой изображена полуобнаженная девушка с виноградной веткой, смотрит на нее с недоумением и сжимает в кармане пистолет. Этот старый дом с его чистотой и порядком начинает его пугать. Подлинно, в самом ли деле на площади бунт? Вот сейчас выйдет Трубецкой, посмотрит на него удивленно, пожмет плечами, улыбнется и скажет, что все это одно воображение.
Вышла княгиня. И Вильгельм вздохнул облегченно: лицо княгини бледно, губы дрожат. Нет, есть на площади бунт, есть там солдаты, и будет там, черт возьми, литься кровь.
- Его нет дома, - говорит любезно княгиня и смотрит широкими от ужаса глазами на руку Вильгельма.
Тут только Вильгельм замечает, что пистолет опять в руке у него. Он смущается и прячет его в карман.
- Где князь? - спрашивает Вильгельм. - Его ждут, княгиня.
- Я не знаю, - говорит княгиня совсем тихо, - он очень рано ушел из дому.
Вильгельм смотрит на нее и спрашивает удивленно:
- Как ушел? Его на площади нет.
Княгиня опускает голову. Вильгельм все понимает, срывается с места и, не оглядываясь, бежит, путаясь ногами, по широкой прохладной лестнице.
"Трубецкой на площадь не придет, он либо изменник, либо трус".
VII
У Адмиралтейского канала уже стоит черным плотным каре рядом с московцами Гвардейский экипаж. Впереди - цепь стрелков, ею командует Миша. Экипаж и московцев разделяет небольшой проулок - Сенатские ворота, оставляющие вход в Галерную свободным. Московцы тоже построились в каре. Сами - ими никто не командует.
