из-за того, что я говорю в его присутствии. — Я, эммм… — Черт. Я прерывисто выдыхаю и набираюсь смелости, чтобы обрести дар речи. — С меня было достаточно. Волкам нужны были имена, так что это то, что я сделала.
Маркус, прищурившись, смотрит на меня.
— Дил и Доу?
Я киваю.
— Да, Дил и Доу. Печально известные волки Дил Доу.
Роман уставился на меня, его глаза расширились.
— Ты украла моих гребаных волков у меня из-под носа, а потом имела гребаную наглость назвать их в честь гребаного силиконового члена?
Я пожимаю плечами и оглядываюсь на волков, которые выглядят такими чертовски счастливыми от того, что на них обратили внимание, адский Дил даже поднимает голову и демонстрирует свою невероятную родословную и блестящую шерсть.
— Мне не жаль, — ухмыляюсь я, сдерживая смех. — Тебе следовало назвать их, когда у тебя был шанс. Что сделано, то сделано. Кроме того, это написано фломастером, и им это нравится. Они приняли свои имена, и теперь пути назад нет.
— ХВАТИТ ОБ ЭТИХ ГРЕБАНЫХ ИМЕНАХ, — рычит Джованни. — ПОЧЕМУ ЭТА МАЛЕНЬКАЯ ШЛЮХА ВСЕ ЕЩЕ ОБРАЩАЕТСЯ К ТЕБЕ ТАК, СЛОВНО У НЕЕ ЕСТЬ ПРАВА В ТВОЕМ ДОМЕ?
Маркус встает, уравнивая счет три на три и посылая волну нервозности по охранникам, когда он обращает свой свирепый взгляд на своего отца.
— Потому что она имеет права, и однажды она, блядь, станет править миром, который ты создал. Будь осторожен, дорогой папочка. Шейн — не маленькая сучка, какой ты ее считал. Она — гребаная богиня.
Что ж, блядь.
Джованни оглядывается на меня, и того, что я вижу в глубине его глаз, достаточно, чтобы свести в могилу любого. Он отталкивается от стола и медленно обходит его, преследуя меня, как гребаный хищник, в то время как его сыновьям ничего не остается, кроме как наблюдать. Он встает прямо передо мной, и я не упускаю из виду, как Роман перемещается, незаметно подходя ближе к своему отцу.
— Ты ничто, — выплевывает в меня Джованни, медленно придвигаясь еще ближе, пока я не чувствую его отвратительное дыхание на своей коже. — Я прикончу тебя в один из этих славных дней. Запомни мои слова, девочка. Я уничтожу тебя.
Холодок пробегает по моей спине, и когда он наклоняется еще ближе, а я закрываю глаза, мысленно готовясь к худшему, ровный тон Леви разносится по комнате.
— Это конкурирующая семья, — говорит он, заставляя отца вздрогнуть и обернуться, чтобы взглянуть на сына, удерживая его взгляд и требуя объяснений. — Производитель. Это единственное, что имеет смысл. Это должна быть другая семья, которая переезжает. Иначе с чего бы дилеру бояться сломаться? Он не местный, он не знал.
Джованни отходит от меня, его взгляд устремлен вдаль, он глубоко задумался, а я выдохнула. Роман на мгновение ловит мой взгляд, молча проверяя меня, и я киваю несмотря на то, что на самом деле не уверена.
— Другая семья? — Джованни спрашивает, показывая, что это семя идеально засело в его сознании. — Кто?
Роман качает головой.
— Семья Моретти, — предполагает Роман. — Известно, что в прошлом они уже влезали в наш бизнес. Что мешает им попробовать снова?
— Нет, — говорит Джованни. — Джиа Моретти-гребаная сука, но она не глупа. Она бы не посмела.
Джованни замолкает, обдумывая то, что он только что сказал, и по мере того, как секунды идут, его челюсть сжимается все сильнее.
— ЧЕРТ, — рычит он, его руки сжимаются в кулаки по бокам. Он оглядывается на своих охранников и вот так просто выбегает из столовой, его люди следуют за ним, как дурной запах, и, наконец, прекращают это дерьмовое шоу.
— Итак, — говорит Маркус, его взгляд перемещается на меня, прежде чем опуститься на волков. — Тебе действительно нужно было так их называть?
Я пожимаю плечами. — Либо так, либо Бол и Сак. (Ball Sack-мешочек с яйцами) Выбирать было трудно, но я думаю, что в конце концов приняла правильное решение.
17
Роман тянется через стол, хватает бутылку виски и подносит ее прямо к губам, откидываясь на спинку кресла.
— Черт, я ненавижу этого ублюдка, — говорит он, когда мы слышим знакомые звуки захлопывающейся входной двери за приспешниками его отца. Он делает большой глоток виски, прежде чем опустить бутылку только для того, чтобы швырнуть ее через всю комнату и послушать, как она разбивается о стену.
Леви ворчит, опускаясь обратно на свое место.
— Ну, вот и кончился этот гребаный виски, — говорит он, не имея другого выбора, кроме как потянуться за бутылкой бурбона.
Я вздыхаю и прохожу через комнату, прихватив на ходу несколько салфеток. Я сажаю свою задницу на стол перед Маркусом и свешиваю ноги по обе стороны от него. Его сильные руки сжимают мои бедра, думая, что ему вот-вот повезет, но он только стонет, когда я тянусь к его окровавленной футболке и стягиваю ее через голову.
— Дерьмо, — бормочу я, видя беспорядок, который оставил после себя его отец. Я немедленно принимаюсь за работу, прижимая салфетку к его ране, пытаясь остановить кровотечение. — Я думаю, это придется зашивать заново.
Маркус опускает взгляд и убирает мою руку со своей груди, чтобы увидеть беспорядок внизу.
— Черт возьми, — бормочет он себе под нос, подтверждая мои подозрения и побуждая Леви встать и пройти через комнату. Он проходит на кухню и через мгновение возвращается с небольшой аптечкой первой помощи в руке.
Леви подходит ко мне и хватает стул Маркуса, прежде чем развернуть его лицом к себе.
— Вот, — говорит он, протягивая ему бутылку бурбона. — Тебе это понадобится.
Маркус берет бутылку и подносит ее к губам.
— Как, черт возьми, он узнал? — спрашивает он, его глаза сужаются до щелочек, когда он погружается в свои мысли.
— Я задалась тем же вопросом, — говорю я ему, пока Леви использует стол рядом с моей задницей, чтобы оборудовать хирургическое место. — В этом нет никакого смысла. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из вас, ребята, случайно упомянул об этом вскользь, и я чертовски уверена, что не проболталась об этом. Итак, откуда он мог знать? У него есть камеры? Он что, наблюдает за нами?
Роман качает головой.
— Нет, если бы у этого ублюдка здесь были камеры, он бы нас давно убил.
— Что тогда? — Спрашиваю я, оглядываясь через плечо на Романа, пока Леви принимается за работу, минуя обезболивание.
Губы Романа сжимаются в жесткую линию, и на мгновение его глаза становятся черными как смоль.
— Сучка в капюшоне, — говорит он. — Кто же еще?
Мой взгляд возвращается к Маркусу,
