– Бывает, – кивнул Ларин, – это война, а они, – жестокие стервы. Ну, ты это уже заметил.
Леха не стал сообщать Гилисподису, что Иллур вряд ли огорчиться, узнав, что погибло несколько подмастерьев. Главное, чтоб выжил сам инженер. Но, и этого Леха ему пока сообщать не стал. Чего зря обнадеживать, неизвестно еще чем закончиться вся эта история. Ведь, судя по всему, Исилея шутить с ним не намерена. От любви до ненависти один шаг. Так, кажется, говорили в его прошлой жизни. «Так что, если хочешь жить, брат Леха, – попытался подбодрить себя пленный адмирал, ворочаясь на боку, который кололи всякие щепки и веточки, – смотри по сторонам и думай, как выбраться. Кто знает, сколько тебе времени осталось на твою разухабистую жизнь».
Он еще раз осмотрелся по сторонам. В этом хлеву, как его называл для ясности адмирал, царил полумрак, и в самом деле воняло каким-то навозом. Из нескольких щелей на крыше и в стенах пробивались жидкие солнечные лучи. Все помещение в длину было не больше десяти метров. Некое подобие двери, по размерам больше похожее на вход для собак, находилось в дальнем конце, за подмастерьями Гилисподиса. Понятное дело, что никаких ручек ли засовов изнутри на ней не имелось. Ларин прислушался. Снаружи доносились привычные для кочевой жизни звуки: ржание коней, топот копыт и даже долетали обрывки разговоров сарматских воинов. Вернее, воительниц, Леха уже научился даже на слух различать разницу.
– Где мы, ты не знаешь? – начал бороться за жизнь Леха, закончив осмотр.
– Точно не знаю, – ответил инженер, – но, насколько я понял, нас везут в какой-то город. И до него уже недалеко. Мне сказал об этом один из подмастерьев, который понимает наречие этих женщин.
– А что случилось с теми, кто был со мной? – задал Леха вопрос, в надежде услышать, что Инисмею и остальным удалось-таки вырваться из окружения.
Гилисподис смерил его озадаченным взглядом, словно сомневаясь, стоит ли говорить, но все-таки сказал.
– Они все погибли.
– Инисмей тоже? – не унимался Леха.
– Он попытался освободить вас, увидев, что амазонки захватили вас в плен, – осторожно рассказывал Гилисподис, видевший все это своими глазами, – но их предводительница убила его собственным мечом.
– Сама? – Леха откинулся на жесткой земле, стиснув зубы, и скрипя ими в бессильной злобе – ну, погоди у меня, царица Еректа.
Словно в ответ на его слова, снаружи послышался стук копыт нескольких коней, затем звуки снимаемого засова, и лаз в дальнем углу открылся. Сквозь него, легко нагнувшись, внутрь походной тюрьмы проникла Исилея в доспехах. Воительница была без шлема, стан перетянут ремнями, на боку виднелись ножны с длинным кинжалом. Свой смертоносный меч она оставила снаружи. Здесь ей было некого бояться.
Щедро раздавая пинки башмаками тем, кто валялся у нее на пути, хозяйка Еректа, слегка пригнувшись, пробралась вдоль стены к тому месту, где лежал Ларин, и остановилась напротив него, вперив в морпеха пристальный взгляд.
Леха молчал. Желая позлить амазонку, он тоже поднял на нее свои глаза, один из которых еще носил на себе следы ласк, и так же пристально уставился на нее, изучая. Только что соскочившая с коня и разгоряченная быстрой ездой, Исилея была хороша. Она застыла напротив него с распущенными волосами, наклонившись и скрестив руки на груди, словно статуя божества войны. Очень красивого божества, но очень грозного. Ее глаза метали холодные молнии. И, сколько не вглядывался в них Ларин, былой страсти и любви в этих глазах уже не было. Только лед обиды.
– Соскучилась, родная? – прервал, наконец, затянувшуюся тишину Леха, чуть приподнимая голову, – а я тебя ждал. Где ты была так долго?
– Добивала твоих солдат, – сообщила как бы невзначай Исилея, тряхнув волосами, – чтобы не помешали нам поговорить с тобой в последний раз.
– Ты так торопишься уехать? – усмехнулся Ларин, чуть наклоняя голову, – зря, у меня сейчас много времени.
Они говорили на понятном лишь им и одному из подмастерьев Гилисподиса языке, остальные их не понимали. Да Лехе было уже все равно. Он кожей чувствовал холодную ненависть, сковавшую панцирем льда сердце воинственной красавицы. Исилея молчала, но, по ее лицу было видно, – тем, кто посмел ее отвергнуть, долго не жить.
Наконец, она вновь заговорила и губы ее слега дрожали.
– Ты мог бы стать моим мужчиной навсегда, но ты выбрал себе другой путь.
– Прости, дорогая, но я не хочу стать предателем, – ответил ей Ларин, тоже становясь серьезным, – ничего не поделаешь, ты хороша, но у нас с тобой дорожки разные.
– Твой путь окончен, – заявила Исилея, внезапно чуть не срываясь на крик, – Завтра на рассвете вас всех принесут в жертву.
– Как, – неожиданно для себя задал глупый вопрос Леха, – ты казнишь даже наших греков?
– Они мне были нужны, только чтобы заманить тебя в ловушку, – горько усмехнулась Исилея, – и у меня это вышло очень легко. А теперь вы мне больше не нужны. Ни ты, ни они.
Леха был скорее озадачен, чем испуган, услышав такие признания. Он и не подозревал, на что может быть способна обиженная отказом женщина. Но, это был еще не конец.
– Я съем твое сердце, – успокоившись, сообщила ему Исилея, любовно поглаживая ножны кинжала, – завтра, на рассвете. Когда мы принесем вас в жертву богам во имя нашей скорой победы.
Тряхнув волосами, она развернулась и гибкой кошкой вскользнула наружу. Минут пять в темнице царила тишина, Леха переваривал услышанное. А, когда, наконец, к нему вернулся дар речи, он посмотрел на Гилисподиса и кратко перевел речь прекрасной воительницы.
– Слышь, Гилисподис, – нам хана!
Грек, не понял ни слова из разговора бывших любовников, но по тону Исилеи итак было видно, что она не комплименты пришла рассыпать. И все же ему не до конца было ясно, что хотел сказать Ларин. Чтобы у инженера не осталось сомнений, Леха пояснил.
– Завтра утром нас всех принесут в жертву. И меня, и тебя, и всех остальных.
На этот раз надолго замолчал сам инженер.
– Но, зачем же они так долго везли нас сюда? – не выдержал он, – столько мучили и били?
Ларин посмотрел на него с сочувствием и, сдержавшись, произнес:
– Лучше тебе не знать, инженер. Спокойнее умирать будет.
На грека было жалко смотреть. Остальным Леха не стал ничего переводить, и так слышали. Вместо этого он опять откинулся на сырую землю и, слушая нечленораздельные причитания инженера, стал размышлять. После оглашения приговора, он вдруг снова стал спокойным. «А чего переживать, – размышлял Ларин, разглядывая доски настила, – все равно казнит. Эта подруга слово держит. Обещала, значит сделает. Да еще сердце мое на закуску съест. А сердце отдавать, ой как не хочется. Да и вообще помирать не хочется, мне обратно в Крым надо, ждут там меня. В общем, выбираться надо. Времени у нас до рассвета, сейчас еще вечер. Думай, Леха, думай!».
Минут двадцать Леха размышлял, затем встал на четвереньки и подполз к одной из небольших щелей между бревнами. Прильнул глазами и попытался хоть что-нибудь рассмотреть. Не много, но увидел. Держали их, то ли на краю деревни, то ли на каком-то хуторе. Но, вокруг был явно не город, – Ларин рассмотрел пару хибар и много деревьев с той стороны двора. На фоне светлого еще неба туда-сюда сновали воительницы, кто пешком, кто на конях.
«Значит, до Еректа еще не доехали, – вспомнил Леха, все, что знал о своем местоположении, – знать бы только, где она в жертву нас собралась приносить там, или прямо здесь, на опушке?».
Пораскинув мозгами, Ларин решил не тянуть. Если Исилея решила покончить с ним, то вполне может сделать это, не дожидаясь возвращения в Ерект. Там ведь ни Гатара, ни Оритии сейчас не было, значит, все это становилось только ее «личным делом». А она, как ни крути, полновластная хозяйка в этих местах. Да и последний разговор у них уже состоялся.
«Врет она, – вдруг со злобой подумал Леха, вспомнив о том, что сказала Исилея, едва появившись на пороге, – Должен же был кто-то остаться от моей армии. Ну, утечь она еще вместе с пленными могла, но солдат у меня больше было. Врет. Значит, надо бежать и к своим пробиваться. Они где-то тут, поблизости. Наверняка меня ищут по окрестным лесам и дорогам. Нам бы только развязаться».
– Эй, Гилисподис, кончай ныть! – прошипел Леха, отворачиваясь от щели, – скажи лучше, у тебя есть какой-нибудь ножик неучтенный или гвоздь? От веревок надо освободиться и бежать.
– Отсюда не убежишь, – простонал Гилисподис, уже готовившийся к встрече с богами.
– Это мы еще посмотрим, – сплюнул Леха и стал ползать по сараю, осматривая пол и стены. Вдруг где, какой гвоздь попадется. Остальные пленники, сжавшись в кучу смотрели на него, как на сумасшедшего. Но, Леха не обращал на этих безвольных смертников никакого внимания, хотя понимал, если убежит, – придется тащить с собой, как минимум, Гилисподиса. Что значительно затрудняло побег. Грек особыми спортивными талантами не блистал, ни чета своим олимпийским собратьям, бегать не умел и в седле держался плохо. Да еще и не верил, что это вообще возможно, – убежать из такой тюрьмы. Но, Ларин был парень упертый, и не из таких мест бежал. «Там не сгинул и сейчас сбегу, – решил Ларин, – все равно, сбегу».
