— С чем пожаловал ко мне, Карл? Какие срочные новости привез, раз прямо сюда в пропыленном плаще пришел? Как дела в твоем Шлиссельбурге? Не зарос мой канал? А ты все в том же чине поручика?
— Канал работает, Шлиссельбург стоит, а я стану подполковником скоро, — усмехнулся Тизенгаузен, и наклонился. — Мы его освободили из «секретного каземата», крепость захвачена, Смоленский полк на нашей стороне. И вас он ждет немедленно! Упреждаю ваш вопрос — узник всех провел, прикидываясь восемь лет простачком и помешанным! Выучить французский и немецкий язык, находясь в камере, глупец не сможет! А он на них не только говорит или читает, пишет!
— Невероятно, но может быть, — хмыкнул Миних и отпил водки. — То-то глаза показались подозрительными, когда с покойным царем я у него в каземате был. Немецкий и французский языки знает? Если это правда, хотя бы на треть, то юноша очень талантлив!
— Я думаю, это лишь треть от всей правды, экселенц…
— Тогда стоит подумать — это меняет дело!
— Времени нет, возьмите.
Тизенгаузен протянул свернутую записку, прикрыв ее рукою. Осторожность того требовала — люди из Тайной экспедиции подсматривали за опальным фельдмаршалом — мало ли что он учудить сможет. Молча пивший пиво отставной подполковник встал, стал наливать из кувшина пиво, прикрывая собой фельдмаршала от любопытствующих взоров.
Христофор Антонович быстро развернул листок, света от свечи хватило, чтобы прочесть две строчки:
«Ты мне нужен! Будь рядом как прежде — дел и прожектов много, тебе их в жизнь проводит. Иоанн».
— Хм, мой малыш и на русском хорошо пишет! Пора нам приниматься за дело, время не терпит, — негромко прошептал Миних, пряча бумажку и вставая из-за стола. Пристегнув шпагу, он залпом допил водку и обвел собеседников неожиданно протрезвевшим и холодным взглядом, негромко произнеся приказ:
— На коней, господа…
Глава 4
— Государь! Посмотрите! Солдаты на стену, где Колокольная башня была, по лестницам лезут!
Иоанн Антонович бросился к бойнице с правой стороны площадки — туман потихоньку рассеивался, и он вскоре разглядел большой корпус вылезшей на прибрежные камни галеры. С нее носовой части густо сыпались в воду солдаты, резво выходили на берег, на ходу поднимая вверх и приставляя лестницы к невысокой стене.
Шлиссельбургская крепость к этому времени потеряла две башни, так и не восстановленные — с правой и левой стороны — немые свидетельства семидневного ожесточенного штурма шведского Нотебурга русской армией царя Петра осенью 1702 года. Тогда небольшой гарнизон крепости из менее, чем пятисот человек, отчаянно сражался, потеряв убитыми половину состава, но русские потери были в пять раз больше. Потому капитуляцию подписали почетную — с развернутыми знаменами уцелевшая горстка отчаянных храбрецов с подполковником Шлиппенбахом, под барабанный бой покинула поврежденные, в двух местах проломленные стены сгоревшей от пожаров крепости, и ушла в Нарву, где тамошний комендант Горн посадил под арест командовавшего обороной Нотебурга храбреца.
Недаром царь Петр произнес сакраментальную фразу, вошедшую в исторические анналы Северной войны — «Зело жесток был сей орех, но нами счастливо разгрызен». Да и послевкусие осталось нехорошее — полтора десятка солдат с офицером, из элитных Преображенского и Семеновского полков после взятия крепости подверглись процедуре шельмования за трусость и бегство с поля боя и казнены.
— Судя по мундирам, они измайловцы! И еще с ними какие-то гарнизонные солдаты. Храбрецы, но совсем безмозглые — у нас гарнизона пусть вполовину меньше шведского, но мы на стенах с пушками. Тут два полка пехоты нужны с осадным нарядом, а не две галеры.
Комендант Бередников был на удивление спокоен и хладнокровен, говорил размеренно, только горящие глаза выдавали кипящие внутри его души страсти. Подполковник махнул платком с бойницы — и тут же с Государевой башни выстрелила пушка, пройдясь снопом картечи вдоль стен, сбивая лестницы и отбрасывая людей. С крепостных верков застреляли фузеи, от Светличной башни цитадели тоже загремели ружья — охрана цитадели своевременно включилась в бой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Что прикажите делать с галерой у пристани, и с той скампавеей, что у берега на камнях, государь?
— А что с ними проделать сможете, подполковник?
Иван Антонович от удивления выгнул бровь — он как то иначе представлял здешнюю войну — штыковые свалки, пороховой дым, яростные крики штурмующих солдат. А тут пять выстрелов картечью из пушек вдоль стен, и все — три десятка окровавленных тел лежат на бережку. Остальные налетчики поступили предусмотрительно — спрыгнули с берега в воду, и лежат там как тюлени, прячась за камни. Но это их не спасет — как окончательно рассеется туман, их с крепостных стен расстреляют из ружей как в тире, с удобной позиции — сверху вниз.
«Почему галера не отплывает?
Ведь она у пристани — один взмах весел и может отойти от берега. И почему она по нам не стреляла, погонные пушки ведь прямо в стену целятся. Странно все это — весла подняли, матросы за планширы попрятались, у орудий канониров не стоит. Демонстрация миролюбивых намерений, или тут нечто иное?!»
— Флотские отчетливо слышали ваше имя, государь! Наши солдаты его громко кричали, так что выстрелы слова заглушить не могли. Они не хотят с вами воевать, царь-батюшка! Разрушить их можно запросто — ядра разобьют дерево, а их пушки для нас вреда не несут. Прикажите открыть огонь по галере? Скампавея на берег вылетела — ее снимать нужно и ремонтировать, в борту у нее пролом изрядный.
— Не надо, то наши русские люди. Я с ними поговорю сам — недалеко ведь. Только не с башни, а пройду по стене, и встану напротив пристани, между зубцами. Так увидеть меня могут только с галеры, а от берега, стреляя вверх, не подцепят. Все будет хорошо, не тревожьтесь за меня.
Открывший было рот комендант так и не сказал ни слова, но несколько приказаний фузилерам отдал — солдаты тут же направили ружья на берег, где в воде лежали ошарашенные неожиданным и жестоким отпором конногвардейцы, охлаждали свой пыл.
Иван Антонович спустился по лестнице и через дверь вышел на стену. Солдаты его узнавали, что-то радостно говорили, но никто из них не отошел от бойниц, все целились вниз. Хотя никто не стрелял — приказ соблюдался опытными ветеранами. Встав в бойнице, но так, чтобы его было видно только с галеры, но не от кромки берега, Никритин закричал:
— Моряки флота Российского! К вам обращаюсь — я Иоанн Антонович, третий этого имени, государь и самодержец, свергнутый с престола двадцать три года тому назад, и малым ребенком заключенный под каменные своды в этой крепости. Меня одели камнем, чтобы я незаметно умер для народа державы нашей! Но вот он я — стою перед вами и говорю вам слова! Где сейчас флот, славное детище Петра Великого?! Он лишь слабое подобие прежней славы! А почему такое произошло, матросы и офицеры?! Вы хорошо знаете, что баба на корабле к несчастью, а тут на троне империи бабы одна за другой долгие сорок лет сидят, а все им под юбки смотрят — будет ли тогда порядок в державе нашей?!
Слова он произносил в полном молчании, но тут неожиданно рядом раздался смешок, потом другой. Затем хохотки донеслись и с галеры, и тут всех прорвало — теперь смеялись все, особенно моряки. Иван Антонович подождал немного, медленно оглядывая галеру — теперь матросы вывалили на палубу, внимательно смотря на царя.
— Что нас всех ждет дальше? Андреевские славные флаги раздерут на юбки, а казну разворуют всякие фавориты до копеечки. Вы давно жалование получали? Велико ли оно? Все наши царицы и их жадная свита во дворцах сидят, едят и пьют припеваючи, гвардия за счет флота и армии жирует, так доколе такое продолжаться будет…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Раздался выстрел, пуля выбила камень прямо у его лица, щеку оцарапало. Он машинально вытер ее рукою — на ладони была кровь. Это разъярило Ивана Антоновича — внизу, у самого борта галеры матросы выхватили ружье у конногвардейца, что пытался по нему выстрелить, и с упоением месили несостоявшегося цареубийцу кулаками.
