И все его обиды показались глупыми и ничтожными. Вот это катастрофа!
За что? Не за идею. Но сведение счетов таким образом становится нормой, думал Мирон. А Глухов? Сын большого в прошлом начальника. Может убить? Нет, вряд ли. Пусть он все забрал в свои руки, пусть всеми помыкает, всем тыкает, но все же – издает, издает забытое, ранее полузапрещенное или вовсе запрещенное, тоже тратит на это время и силы. Осуществляет то, о чем наша интеллигенция мечтала столь долго. И научается, научается в процессе работы, работает, сидит, вычитывает тексты, редактирует новые переводы. Но: Сталин тоже был на стороне, казалось бы, гуманистической идеи, работал, организовывал, был, кстати, тоже великий организатор. И за это соратники прощали ему грубость, хамство, преступное прошлое, мелкие издевательства и унижения. А искал он одного – власти. Правда, говорят, что он прекрасно понимал Россию и действовал в духе ее традиций. А как же иначе? Ведь он искал власти именно в России. И нашел ее. Как раз традиции-то ему и помогли. И вчерашние соратники стали не нужны, даже мешали, ибо приходилось с ними делиться властью, популярностью, славой.
Сменилась эпоха, сменились идеи, но культурные механизмы, но структуры сознания, но тип взаимоотношений – все те же. Хотя нет, теперь техника другая. И он вспомнил идею Диаманта, как «мочить» конкурентов: «Есть такая система в компьютерной практике, называется троллинг. Вот это мы и должны использовать. Мешать, губить, вторгаться в чужие программы». А потом в интернете Мирон нашел, что такое троллинг. Там было написано: «В интернет-терминологии “тролль” – это человек, который размещает грубые или провокационные сообщения в Интернете, например, в дискуссионных форумах, мешает обсуждению или оскорбляет его участников. Слово “троллинг” может характеризовать либо непосредственно одно сообщение, либо в целом размещение таких сообщений. Понятие “троллинг” также используется, чтобы описать деятельность троллей вообще. В целом, подобное поведение подпадает под определение хулиганства (не обязательно в юридическом контексте), являясь одной из его форм. Некоторые люди занимаются троллингом с целью собственного развлечения, получая удовольствие от собственных действий». С этого момента он про себя окончательно стал воображать, что Глухов на самом деле тайный тролль.
Мирон воспаленно думал: «Дима, разумеется, не Сталин, но оттеснил-то он меня, но интригует против меня вполне в духе того. Я так ему это и скажу. А за примерами дело не станет. Вот, кстати, больное. Он требует от меня все новых и новых авторов, переводчиков. Когда я говорю, что я уже привел больше десятка, он махает рукой и небрежно цедит: “Ах, это… Это уже в прошлом. Ты давай работай, новых ищи”. А ведь все те люди, которые с моей подачи работают теперь на наше издание, – это костяк, авторский актив, без которого он бы с места не сдвинулся. Но он их прибрал к рукам, посоветовав обращаться со всеми вопросами прямо к нему, минуя меня. И я вроде бы ни при чем, это теперь его актив, его контингент. А люди есть люди. И идут к начальнику, от которого зависит их публикация, а не к опальному сотруднику, знакомство с которым может и повредить. Он снял взбитые мной сливки, по сути, отстранил от работы». Глупые мысли, надо сказать, мысли обидчивого человека.
Теперь Мирон чувствовал себя, как говорил об униженных и оскорбленных Достоевский, «ненужной ветошкой». Заглянул к нему в кабинет с рукописью. Кабинет узковатый, но все же не маленький. Затемненный, всегда опущены шторы, на которых было изображено пустынное скалистое плато, поэтому кабинет выглядел словно пещера, сложенная из тяжелых каменных валунов. При электрическом свете он позволял себе снимать свои темные очки, но, выходя в общую солнечную комнату или на улицу, он их тут же надевал. Справа шкаф с закрытыми полками, там уже и книги их издания стояли. Далее глуховский стол, заваленный бумагами, только середина свободна, где он редактирует очередную. Около стола два стула: один для Димы, другой для посетителя. Сзади глуховского стула у другой стены – журнальный столик с двумя креслами визави, за ним обычно он пьет кофе с двумя-тремя фаворитами, и еще справа от двери маленькая тумбочка, на которой кофейник и кипятильник. Сейчас за маленьким столиком сидела Эдита с блокнотом и ручкой, помощница начальника. Сердце дернулось. В стае вожак утверждает свое первенство, отбирая самку у потенциального соперника. У людей, наверно, так же. Видимо, знал Глухов о том, что Эдита была раньше любовницей Шайнбарова, и теперь ждал его реакции. Мирон, однако, даже не глядел на нее…
На стене над журнальным столиком – фотография Николая II с семьей. А ведь за пару лет до перестройки он вступал в партию и нервничал так – сил не было смотреть. Особенно перед обязательным тогда визитом на комиссию старых большевиков. Он не мог сдержаться и все бормотал: «Я-то настоящий коммунист, настоящий ленинец, и по убеждениям и по знаниям, а какие-то малограмотные должны проверять мою коммунистическую чистоту». Нервничал, как девушка, в чьей невинности и чистоте вдруг кто-то усомнился. Для карьеры, для продвижения Диме членство в партии было необходимо. Он говорил Мирону: «Ты никогда не был в партии, поэтому не понимаешь, что она, при умелом подходе, дает возможность делать прогрессивные дела».
Высокий, очень высокий, но квадратный лоб Глухова напоминал продолговатые черепа инопланетян из западных телесериалов, а может, все же какого-нибудь вождя, вожака стаи троллей. Глазки маленькие, ушки оттопыренные. Но тролли – выдумка, картонные игрушки, либо виртуальные забавы хулиганов. И как Эдита могла с ним трахаться? Господи, та самая, в которую он был так влюблен и которой, хотя она его оставила, желал нормальной жизни. Когда она стала отдаляться, отказывалась от встреч, он написал ей как-то смс: «Не хочешь встречаться? Обижена?» Она моментально ответила, отрезав: «Обижаются дети в песочнице. Я занята». Это, конечно, было в ее духе. Хотя иногда казалось, уже спустя несколько лет, что это все он сам себе нарисовал, а на самом деле не было ничего.
О том, что она стала любовницей Димы, Мирон узнал всего лишь с месяц назад, хотя в отделе все, разумеется, знали, но опальному ведь о начальстве не сплетничают. Дима всегда был до своего возвышения образцовым семьянином, заботился о жене и детях, жил, как говорится, «в семью». И Шайнбарова время от времени заушал за его уход от первой жены и вторую женитьбу, всячески тормозя его квартирные дела. И вдруг как-то Мирон увидел его на Арбате, идущего с Эдитой, пальцы рук у них были сцеплены, как у влюбленных. «А, ты занят, я зайду попозже», – сказал Мирон.
