«От Глухова мы. Он велел тебе привет передать». От Глу-ухова?.. Вот он, значит, как его достал! Раз от Глухова, то пощады не будет… Тут оно и случилось. Шайнбаров и сообразить не успел, что они могут сделать, как они спеленали ему ноги и руки, чем-то липким залепили глаза, так что никакого сопротивления он уже не мог оказать. Вынули из пальцев деньги и пресс-папье, куда-то понесли, потом положили в какое-то узкое место. Ему было тесно, потому и подумал, что узкое. «Узки врата к тебе, Господи», – почему-то подумал он последними словами Владимира Соловьёва. И по ясной ассоциации вспомнил, что в поместье Трубецких «Узкое», где теперь санаторий Академии наук, как раз и умер русский философ. Или он другое сказал? «Трудна работа Твоя, Господи!» Кажется, так. Думая про Соловьёва, он совершенно забыл о двух преступниках, они как-то ушли на задний план сознания, как вырезанные из картона фигурки для кукольного театра. И тут же вокруг него наступила тишина. Только громко тикали часы. Мирон перестал ждать удара по голове и ослепительного взрыва перед смертью. Более того, и их дыхания рядом с собой он больше не слышал.
Он дернулся всем телом, уже понимая, что это лишь страшный сон, и он проснется сейчас, вытирая холодный пот со лба. Хотя было все слишком уж реально. Глаз открыть не мог. А в мозгу издевательский голос Глухова: «Не будешь в другой раз так думать. Тем более про меня». И еще он повторил то, что вроде бы Мирону как-то сказал, когда они еще дружили: «Нужно уметь мстить. Затаиться, терпеть, ждать, а потом ударить, когда враг не ждет. Так все сильные делают. Меня этому отец научил». Он невольно всплеснул руками, словно отмахиваясь от кошмарного сна. Внезапно освободившись, правая ударила с размаху по стене, а левая по фанерной перегородке, гулко отозвавшейся на удар. Одно ясно: он и в самом деле очутился в каком-то узком промежутке. Попытался потереть глаза, они липкие и мокрые от слез. Глаза разлеплялись с трудом, к тому же кругом была такая темнота, что своих рук он не видел. Но руки ожили, задвигались, бросились к ногам и наткнулись на одеяло. Что это? Он лежал под одеялом? Но почему так низко? Почти на полу… Это не его диван!.. Справа стена – понятно, но почему слева какая-то перегородка?.. Где он? По спине и по лбу и вправду катился холодный пот.
Беспамятство отступало, а сознание приходило медленно, толчками. Все-таки это был сон. Да, сказал он себе, я их только вообразил. Может, и вообще вокруг меня и Арины с Сашкой какой-то ненастоящий мир, какие-то импульсы извне получаю, а остальное сочиняю. Но ужас не отпускал. Он таился в темноте, за шкафом, отгораживавшим его от комнаты, если, конечно, он в той самой комнате, о которой подумал. Проверяя себя, он протянул руку за голову, нащупал провод, перебирая по нему пальцами, добрался до кнопки, нажал – и вспыхнул напольный торшер. Тогда, подтягиваясь на локтях, он оперся спиной о подушку и выглянул из-за шкафа. Комната была пуста. Но, быть может, враги – в кухне, в туалете, в ванной. Презирая себя, он тем не менее вылез из-под одеяла, босыми ногами вышел в свою крошечную прихожую и разом включил расположенные рядом три выключателя. Четырехметровая кухня. Спрятаться там негде. Мирон распахнул двери в ванную и туалет. Тоже никого.
Вернулся в комнату, в светлый полумрак – темноту разгоняла горевшая за шкафом лампа, да еще из прихожей свет захватывал часть комнаты. Он подошел к стоявшему у окна столу посмотреть на будильник. Вообще-то его наручные часы, он вспомнил это, лежали как всегда на полу у изголовья постели, но впопыхах он проскочил мимо них. Полчетвертого утра. Отрубился и не заметил, даже компьютер не выключил. Вот кошмар и привиделся. Еще часа четыре можно бы спать. Хотя это и самое время для сонных кошмаров. Может, и случая с такси не было? Уже два месяца он здесь скрывался, чтобы на своих не навести. Хотя глупость была в том, что на работу ходил, но домой не возвращался. И Арина ему верила. Хотя могла бы и ревновать. Подростком Эдита занималась в балетной студии, у станка стояла не один месяц, как-то раз их студия даже поставила «Лебединое озеро». Эдита танцевала Одиллию. «Знаешь, – шептала она, прижимаясь к Мирону, – тогда я поняла, что мне два цвета к лицу: черный и красный. А потом, мне не хочется быть Одетой, я люблю, ты же знаешь, быть не одетой». И точно, ходила почти до зимы в красной куртке; но охотнее, оставаясь с ним, раздевалась донага, так и по комнате ходила. Понимала, что хороша! А блузки были черного цвета. И белые сисечки выскакивали из них весьма соблазнительно.
Смешно: Эдита, которая на самом деле Одиллия, и Арина, блондинка Одетта, нежно любимая жена. Своя, родная. И дочка Сашка. За них он и боялся, за Арину и Сашку. Надо попытаться заснуть, уговаривал он себя, иначе голова варить не будет, и весь день будет разбит. И сразу же голова стала тяжелой, чумной, сонной, но дрожь в теле и нервная суматоха в душе не проходили. Так не уснуть, надо успокоиться. Он подошел к полке из неструганого дерева, самодельной, тянувшейся вдоль правой стены. На ней настоящий хозяин этой квартиры, сдавший ему жилье, держал инструменты. Инструменты Мирон сгрузил в маленький шкафчик в прихожей. А теперь на полке стояло полтора десятка книг. Он снял книгу, стоявшую с краю. Роман «Приглашение на казнь» Набокова. И на тему его тоски, и засыпать с книгой легче. Он открыл книгу и прочитал: «То, что не названо, – не существует». Задумался, что имел в виду знаменитый эмигрант, но мысль сонно заскользила и снова вернулась к его жилью. Больше в комнате, кроме стола, стула, торшера, шкафа и матраца, купленного им на толкучке тогда же, два месяца назад, когда он сюда перебрался, ничего не было. Поначалу его это радовало.
Шайнбарову с детства всегда почему-то воображалось, что чем стесненнее он будет жить, тем больше простора для мысли. А хорошее жилье поневоле заставляет искать благ мира сего, благоустраивать быт все удобнее и изящнее, а потому слабеет и творческий порыв. Комплекс Диогена: жить в бочке, а мыслью обнимать Вселенную.
И при том ему всегда нравились уютные, обихоженные эстонские и немецкие домики, где все рационально продумано так, чтобы человеку жить было удобно и приятно: внутренний порядок и чистота в доме и подстриженный газон перед окнами. Но он
