― Вы пришли вытащить меня отсюда? ― быстро произнес он со своеобразным тосканским выговором. Горячий шепот удивил поэта.
― Кто может вытащить тебя отсюда, кроме палача? ― спросил Данте.
Потом он поднял свечу и сделал шаг вперед, осторожно, чтобы рассмотреть глубину камеры. Там он увидел двух других выживших, закованных в цепи, как и первый. Они были больше испуганы и искали защиты у темноты. Других узников в камере не было. Такая подземная тюрьма была участью особых узников или преступников, которые ждали суда. Бегин молчал. Его глаза привыкали к свету, который принес посетитель, потом его лицо изменилось и побледнело.
― Всегда, когда появляюсь я, вы ждете кого-то другого, ― с иронией сказал ему Данте.
― Что вы за демон? ― процедил бегин сквозь зубы с яростью и отчаянием.
― Демон? ― возразил поэт с раздраженным смущением. ― Это вы демоны, фальшивые кающиеся, лицемерные убийцы!
Ответом на эти слова было равнодушное молчание бегина. Несмотря на ситуацию, он выглядел спокойным. На его лице было двусмысленное выражение, которое Данте не отважился назвать улыбкой.
― Что привело вас во Флоренцию? ― продолжал Данте. ― Только правду. Никаких религиозных рассказов… Мы все знаем, какого рода покаяние вы несли в нашем городе.
― Что вы знаете? Ничего! Вы ничего не знаете, ― сказал бегин, выговаривая слова с удивительной надменностью. ― И для вашей же безопасности будет лучше ничего не знать.
Замешательство Данте усилилось. Его застали врасплох дерзость и твердость узника, у которого не было никаких шансов спастись от темноты и боли. Поэт убедился, что этот странный человек чувствует чью-то поддержку.
― Я знаю, что вы фламандские мятежники, которые почему-то оказались в этих землях, ― сказал Данте, стараясь выглядеть уверенно. ― Я знаю, что невозможно жить на милостыню, подаваемую на Санта Кроче, и что ваша главная цель вовсе не молитвы и покаяние. Я знаю, что вы главарь шайки мерзких бездушных убийц. Я также знаю, что вы от кого-то получали указания и денежную помощь. Вами управляли из Флоренции для осуществления этого дьявольского плана. Но я не знаю, кто этот подстрекатель и чего вы хотели добиться этими убийствами. Я хочу, чтобы ты сказал мне об этом, и не волнуйся о моей безопасности, думай о своей бедной душе.
Узник, застывший за решеткой, не сказал ни слова. Он, казалось, задумался. Тишину нарушали кашель и рыдания, раздававшиеся из соседних камер.
― Вы бежали из своей страны, так? ― настаивал поэт, вынуждая его говорить.
Бегин моргнул и посмотрел прямо в глаза Данте.
― Зачем вам это знать? ― после недолгих размышлений сказал он смиренно. ― Мы ушли из Фландрии, когда предатели приговорили нас к виселице или костру. Но мы никогда не переставали думать о нашей борьбе. Скоро эта борьба распространится на другие земли. Я уверен, это случится везде, где есть несчастные, которые изводят себя работой, чтобы увидеть, как их дети умирают от голода. Я собственными руками похоронил трех своих детей. С тех пор мне некого защищать, ― добавил он с усилием.
― Ты был с Королем Пьером? ― спросил поэт.
― Мы называли его Королем Конинком. Он был доблестным и умным королем. Большинство изнеженных суверенов ничего из себя не представляют без баронов! ― выпалил он с такой злобой, что Данте понял, что железо с трудом удерживает убийцу. ― Вы, может быть, слышали его речи, они полны смысла. Когда мы слушали его, казалось, так легко победить несправедливость и нищету не только в Брюгге, но и во всем мире. Он был ткачом, но мы все были мясниками, башмачниками, красильщиками… Даже крестьяне боролись против богатых ублюдков.
― Пока не устроили кровавую бойню, ― бросил Данте, провоцируя его на откровенность.
― Они были виновны! Они в ответ на просьбы о помощи бросали нас в тюрьмы, ― продолжал фламандец так же пламенно. ― Более трехсот человек были схвачены, но мы освободили их силой. Потом сторонники «лилии», верные французскому королю фламандцы, королевские прихвостни отправились к французам, чтобы защитить свои кошельки.
Бегин свирепо улыбнулся. Он открывал свои истинные чувства и мысли, избавляясь от маски фальшивой набожности и кротости. Для серого изношенного одеяния его яростное и потное лицо совсем не подходило. Несмотря на напряженность его рассказа и полное отсутствие раскаяния, поэт решил, что будет лучше дать ему свободно выговориться, надеясь, что в итоге он откроет то, ради чего поэт сюда пришел.
― Эти мерзавцы дорого заплатили! ― продолжал тот со злобой сквозь зубы, изо всех сил напрягаясь в своих оковах. ― Мы торжественно поклялись ночью убить их. Мы кричали на улицах на своем языке: «Да здравствует коммуна и смерть французам!» И они не поняли. Все фламандцы убивали французов или силой вытаскивали их на площадь Коммуны. Там они получали сполна, ― гордо продолжал он; потом зловеще рассмеялся, и от этого смеха у Данте кровь застыла в жилах. ― Они были обезглавлены, как скотина. Те, которые понимали, что происходит, пытались обороняться. Но они не могли двигаться среди мертвых. Мужчины, женщины, дети бросали камни из окон. Это было прекрасно! Они заплатили за наши страдания!
Бегин рассказывал свою историю с удовольствием, что только усилило ужас Данте. В другом случае он давно бы уже прервал его, а потом бы ушел отсюда и потерял из виду этого человека, пока на его шее не затянулась бы веревка; но поэт продолжал стоять на месте, стараясь скрыть страх и крепко держаться на ногах. Уже не первый раз Данте чувствовал, как созданный им герой начинает жить в глубине его души: он был паломником, оказавшимся в кругах ада. Без Вергилия, без ободряющего проводника он снова стоял в преисподней, слушая о несчастьях и чудовищности заключенных здесь душ.
― Но тогда вы объединились с дворянами, ― сказал поэт.
Его собеседник с интересом посмотрел на него. Несомненно, он задавался вопросом, кто этот человек, который так хорошо знает те события.
― Король Конинк был мудрым человеком, ― ответил бегин. ― Он знал, что все будет потеряно без объединения усилий. Если французы хотели быть врагами, тем хуже для них. Так что мы нашли поддержку у графа Гвидо против французов. И хорошо поступили, ― смеясь, сказал он, обнажая свои зубы, такие грязные и темные, что на них даже не отразился свет свечи. ― В Куртрае из-за своей благородной кавалерии, покорившей целый мир, они называли битву «золотым приглашением», собрав больше пятисот человек. Мы были пешие, только с копьями и годендаками,[52] но с большим желанием драться, чем они и их кони. Король взошел перед нами на повозку, еще там был священник с телом Христовым,[53] он тоже встал на возвышение, чтобы всех видеть. Мы не причащались ― каждый положил в рот кусочек земли и молился Богу и Святому Георгию. Если бы нас захватили в плен, то пощады не было бы. Я сам рубил головы годендаком, больше двадцати голов, ― уточнил он со злобной гримасой. ― И даже не согрелся. Я никогда не забуду этот день: день Святого Бенедикта, одиннадцатое июля 1302 года… Этой ночью мы очистили нашу землю от французов, их знамена развернулись, они убегали, сверкая задами своих лошадей. Такое не под силу надменным флорентийцам, ― заявил он, вызывающе глядя на Данте.
Этот фальшивый бегин был не более чем жестокий и грубый человек. Способный, может быть, управлять маленькой группой, но не более того. Его признание не было вызвано гордостью благородного человека, который презрительно выкладывал свою правду и веру в лицо палача. Это было больше похоже на плод тщеславия того, кто уверен в своей безнаказанности.
― Но потом вам пришлось бежать… ― заметил Данте, словно хотел свести на нет смысл этих деяний.
― Все всегда заканчивается плохо, ― ответил очень серьезно фламандец. ― Предатели плавали в крови, словно дерево в воде. Потом многие из нас потеряли мужество, после того как французы захватили графа Гвидо. Нужно было спасаться… Все к черту.
Он возбужденно покачивался с видом победителя под властью воспоминаний и жуткой тяжестью неудач. Поэт испугался, что печаль и ненависть, которые овладели этим человеком, могут запечатать его уста.
― Почему вы сделались бегинами? ― спросил Данте, стараясь возобновить беседу.
― В нашей стране бегинов и бегардов больше, чем грибов после дождя, ― ответил тот, и шутливая улыбка вновь появилась на его губах. ― Хороший способ, чтобы скрыться от преследователей. А еще из-за добрых идей братьев Свободного Духа, ― добавил он, произнося с особым ударением последние слова, стараясь поразить такого знающего посетителя, как этот. ― Они учат, что все люди обладают бесконечной моральной свободой, чтобы делать, что хотят, потому что мир вечен и не существует греха или искупления. К черту церковь, святыни, священные тексты! Бог для всех и каждого, без посредничества священников и монахов.
