В Стокгольме есть чудесная набережная Страндвеген. Ее окаймляют старинные богатые дома, как бы сошедшие с гравюры XVIII века. А перед ними колышится лес мачт — это стоят небольшие прогулочные пароходики, яхты, плавучие ресторанчики. А еще дальше открывается синева «Соленой воды». Так шведы зовут здесь залив Балтийского моря.
В одном из таких пароходов — ресторанчиков «У Эрика» и собрал греческий посол своих коллег по конференции. Все было как обычно — непременный шведский розовый лакс, легкое белое вино и непринужденная беседа. Немножко спорили, немножко шутили, покачиваясь то ли на волнах, то ли от выпитого. А потом, когда все послы разошлись, мы с Гудби еще долго бродили вдвоем по набережной, обсуждая, есть ли у нас «общее поле» для переговоров и как его можно определить. Оба мы прошли нелегкую школу переговоров по ограничению стратегических вооружений и хорошо знали, что это первый непременный шаг к началу разработки соглашения.
Пожалуй, в этой беседе не было ничего примечательного. Во всяком случае, мне тогда так показалось. В разных комбинациях мелькали неприменение силы и военные меры доверия. Но обо всем этом я уже сообщал в Москву раньше. Поэтому мой отчет об этой встрече был краток и сух:
«Гудби не прочь, скорее в личном плане, поиграть вокруг идеи о том, чтобы договоренность о неприменении силы венчала набор конкретных мер доверия военно— технического порядка. Однако у американца здесь явно проскальзывает желание прежде всего выяснить, какие конкретно меры из американского пакета мог бы принять Советский Союз.»
Эта телеграмма не привлекла внимания в Москве, а если и привлекла, то никакой реакции не последовало. Зато сообщение Гудби вызвало интерес в Вашингтоне.
Он подал его в броской упаковке — «прогулка по набережной». В то время пресса много писала о знаменитой «прогулке в лесу» Квицинского и Нитце, когда был предложен компромисс по средним ракетам. Намек Гудби бросался в глаза, и в Вашингтоне ухватились за комбинацию, обсуждавшуюся на набережной Страндвеген. Разумеется, в телеграмме Гудби ее автором выступал советский посол.
«Его видение окончательных результатов конференции, писал Гудби, заключалось в подтверждении обязательства не применять силу в качестве ядра договоренности, вокруг которого будут располагаться некоторые меры доверия и безопасности, о которых мы оба сможем договориться. Это совпадало с моим видением и я с воодушевлением сообщил в Вашингтон этот вывод, который, как я понимал, предлагал посол Гриневский.»[77]
В такой трактовке нашей беседы не было ничего странного или необычного. Если стенографические записи переговоров, ведущиеся с разных сторон, при сравнении обычно совпадают, то отчеты о приватных беседах, происходящих с глазу на глаз, как правило, расходятся кардинальным образом. И не только потому, что память человеческая обманчива. Громыко, например, обладал феноменальной способностью держать в голове без всяких пометок всю канву многочасовых переговоров, вплоть до малейших деталей.
Дело в том, что в таких беседах каждая сторона ведет глубокий зондаж и говорит недомолвками, стремясь не раскрывать своих запасных позиций, и ни в чем не ангажироваться. В отчетах же весь этот «флер недоговоренности» исчезает и остаются сухие выводы и умозаключения.
Кроме того, опытные переговорщики, зная пределы возможного и невозможного, иногда сознательно приписывают идеи или компромиссы, которые могут быть приемлемы его столице, как идущие от стороны противоположной или нейтральной. Это не только облегчает прохождение компромисса, но и выводит самого переговорщика из— под удара. Ведь любая такая зондажная операция всегда сопровождается риском, что в собственной столице найдутся люди или ведомства, которые захотят обвинить посла в «превышении полномочий», а то и похуже.
В общем, как бы там ни было, а по возвращении в Вашингтон Гудби доложил госсекретарю Шульцу, что именно таким может выглядеть возможный путь к компромиссу на конференции в Стокгольме. С этого и началась цепочка событий, приведших к принятию Белым домом решения вести переговоры о неприменении силы, посланию президента Рейгана Генсеку Черненко и приглашению советского посла в американскую столицу.
* * *
Послание Рейгана 16 апреля несколько умерило непримиримый настрой Громыко в отношении Стокгольмской конференции. Поворчав немного, он велел подготовить записку в ЦК о дополнительных указаниях для делегации. Теперь ей разрешалось внести документ с изложением советской позиции как в отношении политических, так и военно— технических мер доверия, но пока без параметров. Разумеется, в центре внимания конференции следовало и дальше ставить наши крупномасштабные меры — неприменение первыми ядерного оружия и заключение договора о неприменении силы. Однако далее, как бы между прочим, нам удалось тогда вставить и провести фразу, которая по сути дела позволяла начать переговоры:
«Исходить из того, что нашим интересам отвечает такой подход, который обеспечивал бы одновременное или параллельное обсуждение как крупномасштабных мер доверия политического характера, так и мер доверия в военной области на равных основаниях...»
Это, пожалуй, и был тот ключ к началу реальных переговоров, если, конечно, делегации разрешат открыть им замок. А в этом были большие сомнения.
Из высказываний Громыко, да и по другим признакам было хорошо видно, что он не верит в серьезность намерений американцев начать новый диалог с Советским Союзом. Искренне или неискренне — а он ведь ко всему прочему был и великолепным артистом — но Громыко всячески старался показать, что с их стороны это просто политическая игра — не более того.
— После размещения американских ракет в Европе, — поучал он нас, — Рейган стал выступать с заявлениями, в которых звучат нотки миролюбия. Конечно, мы внимательно, можно сказать, через микроскоп, рассмотрели подобного рода высказывания президента и его помощников, но ничего конструктивного в них не обнаружили. Достаточно сопоставить призывы Вашингтона к диалогу с его конкретными делами и все встанет на свои места. Слова президента — это камуфляж, стремление обмануть нас, ввести в заблуждение общественность, успокоить собственных союзников.
Логическим следствием таких взглядов была твердая позиция, что никаких серьезных переговоров с американцами быть не может — ни в Женеве, ни в Вене, ни в Стокгольме. Широкий жест Рейгана в отношении неприменения силы — это не сигнал к диалогу, а приманка в ловушке. Поэтому на него надо положительно откликнуться, но переговоры не начинать. Главное — подождать, не спешить. Это была излюбленная тактика советского министра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
