Итак, внешне позиции по— прежнему выглядели непримиримо. Однако по сути дела был сделан первый, может быть, даже самый важный, шаг к компромиссу и к достижению в конечном счете стокгольмских договоренностей. Если раньше Советский Союз хотел обсуждать только политические, а США — только военные меры, то теперь они, хотя и с оговорками, выразили готовность рассматривать и то, и другое. Противостояние политических и военных мер было фактически преодолено.
Правда, каждая из сторон в преддверии такого обсуждения жестко выстроила свои изначальные позиции, готовясь к упорному дипломатическому торгу, подчеркивая, что не намерена сбрасывать ни единого своего предложения. Но все это было нормальным для начальной фазы переговоров.
Обо всем этом мы говорили с Джимом Гудби, прогуливаясь в фойе Большого театра, где давали «Евгения Онегина», и потом бродя по вечерним московским улицам. Но мы и предположить не могли, что потребуется больше полугода для того, чтобы сделать этот шаг.
* * *
Через неделю, 8 мая в Стокгольме открылась вторая сессия конференции. На первом же заседании Советский Союз и США сделали заявления, которые для многих были неожиданностью и вызвали немало пересудов.
Советская делегация официально внесла документ, содержащий как политические, так и военные меры доверия. А Джим Гудби торжественно объявил о готовности США подтвердить принцип неприменения силы, если Советский Союз будет готов вести серьезные переговоры по конкретным мерам укрепления доверия. И хотя мы с американским послом не советовались по поводу такого взаимодействия, в кулуарах конференции сразу же зашелестело крылатое словечко — «сговор». Тем более, что все знали о поездке Гудби в Москву.
Всю первую неделю после этого отбоя не было от желающих узнать из первых рук, о чем договорились в Москве и каковы теперь перспективы на будущее. Я же решил использовать эти встречи для того, чтобы выяснить, насколько далеко Запад и нейтралы готовы идти по пути договоренности о неприменении силы. Если Громыко хочет вести переговоры о неприменении силы не с американцами, а европейцами — о'кей — мы выведем на него его любимых французов и итальянцев.
Однако это оказалось не так— то просто. Итальянский представитель, чей министр иностранных дел так красноречиво говорил в Москве «о единстве взглядов СССР и Италии в вопросе о неприменении силы», здесь, в Стокгольме ушел в кусты. Он твердил, что его инструкции — действовать в рамках согласованной в Брюсселе позиции, и вообще по этому вопросу лучше говорить не с ним. Зато французский посол Жак Леконт и посол ФРГ Клаус Цитрон оказались весьма серьезными собеседниками. Оба они были готовы обсуждать наше предложение сделать более «действенным обязательство не применять силу». В то же время они высказали два серьезных замечания:
Во— первых, набор обязательств о неприменении силы нельзя облекать в форму международного договора, поскольку это не соответствует правилам и традициям СБСЕ. Договоренности там носят характер политических, а не юридических обязательств, и не подлежат ратификации. Кроме того, все 10 принципов, на которых зиждется хельсинкский Заключительный акт, имеют равный вес и значение, и ни одному из них нельзя придать более высокий юридический статус, как это произошло бы в случае заключения договора о неприменении силы.
Во— вторых, неправомерно говорить о неприменении как ядерных, так и обычных вооружений, как это делается в советских предложениях, так как в этом случае остаются в стороне другие весьма опасные виды вооружений как те, которые уже существуют (химическое, бактериологическое и другое оружие), так и те, которые могут быть созданы в будущем.
Что ж, это были резонные замечания, если иметь в виду не политическую и пропагандистскую, а юридическую сторону дела. Например, при разработке договора о нераспространении ядерного оружия вначале также была сделана попытка перечислить все возможные способы распространения этого оружия. Но вскоре от этого пришлось отказаться, так как всегда оказывался еще один какой— либо возможный случай. Поэтому решили поискать общую, более широкую формулу, которая покрывала бы все возможные пути распространения оружия.
Но сейчас важно было не скатиться на такие детали, а определиться в отношении принципиального согласия приступить к выработке договоренности о неприменении силы. Причем, учитывая настрой в Москве, это нужно было подавать как договоренность с западноевропейскими странами, а не с США. Мы как раз думали над тем, как это лучше сделать, когда 4 июня в Дублине президент Рейган произнес свою знаменитую речь. Практически она слово в слово повторяла, что говорил в Стокгольме Гудби.[78]
«Если дискуссия о подтверждении принципа не применять силу... побудит Советский Союз к переговорам о соглашении, которое даст новое, конкретное содержание этого принципа, мы с радостью примем участие в таких переговорах. Однако простое подтверждение того, с чем все страны согласились по Уставу ООН и в других документах было бы недостаточным итогом конференции, чей мандат обязывает к значительно большему. Мы должны перевести идею в действия, которые создали бы эффективные барьеры против использования силы в Европе».
Сам Гудби объясняет этот шаг президента США стремлением не придерживаться «традиционных методов» американской дипломатии. «Обычно американский способ ведения переговоров с Советским Союзом, — писал Гудби, — заключался в том, чтобы не делать уступок до 11 часов и только потом сделать некоторые шаги, чтобы вырвать несколько тяжело достающихся уступок от советской стороны. Это, по сути дела, было то, что по мнению многих союзников должно было произойти в отношении неприменения силы, которая рассматривалась как уступка Советскому Союзу. Но Рейган сыграл по— другому. Объявив на ранней стадии Стокгольмской конференции то, что должно было стать конечным шагом, он установил цель для конференции, укрепил доверие к себе и выиграл поддержку нейтралов. Его заявление стало важным шагом в укреплении консенсуса в позициях США и НАТО. В то же время, этим манёвром не был утерян рычаг для торговли, как я мог наблюдать. Наоборот, Рейган открыто предложил сделку, которую все желали приватным образом и тем самым придал силу процессу»[79].
В общем, Советский Союз мог бы праздновать победу — Рейган публично пошел ему на уступки. Но вся беда в том, что эта уступка никак не вписывалась в правила игры, заданные Громыко. Его замысел был сорван — с предложением о неприменении силы выступили не европейцы, а американский президент, которому верить нельзя — он просто хочет прикрыть агрессивные замыслы США. И все же я решил позвонить в Москву Корниенко и невинно спросить, не следует ли мне запросить дополнительные указания в связи с выступлением Рейгана в Дублине. Корниенко ответил весьма холодно:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
